Родина выдающихся одиночек

За последние годы среди лауреатов Нобелевской премии нет ни одного российского учёного. Да-да, в 2010 году премию по физике за открытие графена получили выпускники нашего долгопрудненского физтеха Гейм и Новосёлов. Однако их прорыв состоялся не в Долгопрудном, а в Манчестере, где они работают уже давно и на историческую родину возвращаться не хотят. Можно приводить множество объяснений недооценки Нобелевским комитетом наших учёных и открытий, но будем объективны: за весь XX век мы не досчитались максимум 10-15 премий в области естественных наук. Причём больше половины из этих работ, несомненно, заслуживших Нобелевскую премию, были засекречены и никому за границей — точнее, даже за заборами тайных НИИ — не известны.

О премиях по литературе и говорить нечего, это сплошная вкусовщина и примитивно понимаемая политкорректность: о существовании некоторых лауреатов из какой-нибудь Швамбрании даже литературные критики узнавали только из публикаций Нобелевского комитета. Работам по экономике, отмеченным соответствующей премией, кстати, не учреждённой самим Нобелем, свойствен просто анекдотический характер, напоминающий дискуссии остроконечников и тупоконечников. В этой сфере лауреаты обычно предсказывают снег зимой и дешёвую картошку в сентябре. Апофеозом идиотизма при назначении лауреатов премии мира стало награждение Европейского союза — как справедливо заметил редактор радио «Свобода» Алексей Цветков, премией мира надо было награждать Тихий океан — просто за то, что он такой мирный.

Наказание за опоздание

Однако неприсуждение Нобелевской премии советским и российским учёным — хороший повод обсудить реальную проблему: почему наша страна так и не стала ведущей державой ни в одной из областей знания и культуры, за исключением локальных и кратковременных рывков в этих направлениях человеческой мысли и деятельности. Остановимся всё-таки на естественных науках.

Прежде всего вспомним, что сама идея и практика научных исследований для России есть вещи привнесённые, и началась-то «наука» у нас с завоза Петром Великим десятка немецких умников. Их и назначили академиками в первом научном заведении государства — учреждённой тем же императором Петербургской Академии наук. Разумеется, вскоре в Академии появились и наши самородки, прежде всего Ломоносов, который как раз сумел внедрить часть своих разработок в практику. Например, основал стекольный завод и производил качественную смальту, однако его бесспорные научные заслуги остались мировому научному сообществу неизвестными и никакого влияния на развитие естествознания в Европе не оказали.

Знаменитый закон сохранения массы носит имя Ломоносова только в российских учебниках, а, вообще-то, повсюду считается законом Лавуазье. Впрочем, сам Ломоносов в пренебрежении Запада к его заслугам нисколько не виноват: в его время Россия представлялась европейцам — а во многом и была — дикой варварской страной, из которой никак не может проистекать свет знания. Да и публикации Ломоносова за границей были практически неизвестны. Хотя для российской науки он сделал, разумеется, чрезвычайно много и фактически её и основал.

Несколько лучше было с Менделеевым и его поистине гениальным открытием периодического закона. Хотя результаты изучения взаимосвязи атомной массы элементов и их химических свойств были опубликованы в русскоязычном «Журнале Русского химического общества», они сразу же стали известны в научном мире благодаря переводным рефератам и личным связям Дмитрия Ивановича с ведущими физикохимиками мира.

Как ни странно, приоритет Менделеева кое-где до сих пор оспаривается, например немцами, а Нобелевскую премию он не получил из-за интриг Аррениуса. Но это детали, и практически во всём мире знаменитая Периодическая таблица носит имя Менделеева. И не мы, а американцы назвали синтезированный ими 101-й элемент «менделевием».

Другое дело, что почти никакого влияния на развитие химической индустрии ни личность Менделеева, ни его открытия ни в России, ни тем более во всём остальном цивилизованном мире не оказали. Немец мало того что «луну в Гамбурге сделал», как говорили во времена Гоголя, так он ещё и создал чуть ли не всю химическую промышленность. Анилиновые красители, самые распространённые лекарства, органический синтез, ракетное топливо и даже пресловутые боевые отравляющие вещества — всё это из Германии конца XIX — начала и середины XX века.

Не менее типична ситуация с другой важнейшей научной дисциплиной — физикой. Наши «патриоты» очень любят составлять списки учёных и изобретателей, первыми в мире добившихся выдающихся результатов, причём не только в фундаментальной науке, но и в использовании этих результатов на практике. Попов действительно одним из первых придумал и построил радиопередатчик и радиоприёмник. Однако российская школа радиофизики и вообще использования электромагнитных волн не стала ведущей в мировой науке — «радио» всё равно было немецким и английским. Не получилось и практического использования достижений российских и советских радиофизиков: всю Отечественную войну мы провоевали с американскими радиостанциями и трофейными немецкими «Телефункенами».

История повторилась и с самой передовой областью физики XX века — квантовой механикой и ядерной физикой. У нас был гениальный Георгий Гамов, который, впрочем, сбежал за границу, спонтанное деление урана открыли Петржак и Флёров, ещё один гений Ландау выполнил до и после отсидки в тюрьме несколько блестящих теоретических работ. Были и другие прекрасные исследователи, но в силу причин, о которых мы ещё поговорим, Россия так и не создала передовую школу физики.

Доктор физико-математических наук ведущий сотрудник Института химической физики Андрей Лундин ситуацию с нашей наукой в первой половине XX века описывает так: «В конце 1930-х — начале 1940-х годов ряд представителей фундаментальной науки осознали, что столь якобы абстрактная область фундаментальной физики, как физика ядра, беременна инновацией — ядерной бомбой.

По счастью, такие люди сохранились и в СССР как наследие проклятого царизма. Упомянем в качестве примера Георгия Флёрова, написавшего с фронта известное письмо Сталину (о подозрительном исчезновении из западной научной литературы статей по ядерной физике)».

Однако атомную бомбу пришлось украсть у американцев, точнее, даже у эмигрировавших в США тех же европейцев, в основном неарийского происхождения. Слава богу, у нас хотя бы нашлись специалисты, оказавшиеся способными разобраться в документации «Манхэттенского проекта», а кое в чём даже превзойти Ферми и Оппенгеймера.

Могла бы стать лучшей в мире советская биология. Пожалуй, это единственная область естественнонаучного знания, в которой наши выдающиеся биологи могли бы повести за собой всю мировую науку о живой материи. Недаром именно в Институт генетики АН СССР приехал на работу будущий нобелевский лауреат Герман Мёллер.

Однако биология и её важнейшая часть генетика, как наиболее приближенные к практической деятельности человека научные дисциплины, оказались самыми неудобными для сталинского режима и были на корню изничтожены вместе с самими генетиками. А ведь у нас были Кольцов, Вавилов, Тимофеев-Ресовский, тот же Гамов, который ненадолго отвлёкся от разработки своей модели «горячей Вселенной» и открыл генетический код, а также фактический автор химического и радиационного мутагенеза Рапопорт. Но потрясающие открытия современной биотехнологии, включая прежде всего расшифровку генетического кода, почти без исключения все сделаны в США.

Не стоит обсуждать российскую математику, геологию или гуманитарные науки. Всё всегда одно и то же: есть выдающиеся, иногда даже гениальные учёные, имеются блестящие и уникальные результаты, но вот ведущего положения в научном мире ни одна из российских наук не занимала и не занимает. И дело, конечно, далеко не только в репрессиях или прохладном отношении к учёным со стороны государственных органов. Одно из лежащих на поверхности объяснений состоит в общем отставании России от цивилизованных наций.

Петербургская Академия наук была основана Петром I в 1724 году, то есть через две тысячи лет после Аристотеля и Эвклида, через 500 лет после Роджера Бэкона и расцвета алхимии — «матери» химии, через 150 лет после Галилея. Серьёзные самостоятельные научные исследования начались в России вообще не раньше середины XIX века, и дело явно не в репрессиях, татаро-монгольском иге, которого, может быть, вовсе и не было, или заскорузлом православии. Было и что-то ещё, в чём и попробуем разобраться.

Как нам обустроить Вселенную

Зачем вообще люди занимаются научными исследованиями? Во-первых, из практических соображений — так возникли землемерие, математика, алхимия и химия с целью получения золота и вечной жизни, селекция съедобных растений и тягловых животных, астрономия для нужд сельского хозяйства и так далее. Во-вторых, огромную роль сыграло любопытство — чуть ли не главное отличающее от животных свойство хомо сапиенс.

В России с её необъятными просторами, покорным народом и смирением перед отвратительным климатом прогресс в производстве и удовлетворении жизненных потребностей не был приоритетом — всё равно всё будет, как бог пошлёт или барин решит, а до лета как-нибудь и дотянем. Изучение отвлечённых явлений также не было главным природным свойством нашего брата, да и не поощрялось: Крякутного с его воздушным шаром чуть не сожгли, и вообще он был то ли крещёным немцем, то ли вовсе мифической фигурой. Со временем, конечно, в России появились собственные учёные и научные школы, а государство наконец-то согласилось финансировать любопытство, но поздновато. А сейчас, честно говоря, проводить широкие научные исследования в России, может быть, и вовсе не стоит, и никакое Сколково не поможет — здесь пока ещё можно кое-чему научиться, но потом умным мальчикам и девочкам, по недоразумению не желающим становиться менеджерами или моделями, разумнее обосноваться в Манчестере или Силиконовой долине. Кстати, ничего унизительного для России в этом нет — всё равно они остаются «нашими», пусть и с чужими паспортами. Где ещё заниматься пением, как не в Италии? Кулинарией — во Франции? Медитировать — в Тибете? А изучать геномику — неужели не в Гарварде? К папе-маме в Россию можно приезжать в отпуск или читать лекции на Физтехе.

Между прочим, ситуация с утечкой мозгов из России неоригинальна. Андрей Лундин утверждает, что в Германии процесс распада науки прошёл гораздо быстрее в силу меньшей изолированности страны. После прихода к власти Гитлера страну покинули или были изгнаны не только все учёные неарийского происхождения, но и наиболее порядочные чистокровные немцы и австрийцы. То же самое произошло и практически во всей Европе. Итог был очевиден. Когда нацистский министр науки и образования спросил Давида Гильберта, одного из самых крупных математиков ХХ века, этнического немца, правда ли, что в связи с катастрофической эмиграцией немецкая наука понесла существенные потери, Гильберт ответил: «Ну что вы, герр министр, она просто больше не существует». Остатки учёных и инженеров в Германии были подчищены в процессе оккупации союзниками.

Таким образом и были всего за 12-15 лет погублены совершенно блистательные точные науки в Германии. После окончания войны прошло уже почти 70 лет, а фундаментальной науки в Германии по-прежнему практически нет, несмотря на серьёзные усилия немцев. Нет, инновации в Германии, конечно, есть, а вот точные науки… Быть может, лишь в последние годы стала намечаться тенденция к улучшению, заключает Лундин.

Не мелочиться

Важно отметить, что есть ещё одна важная причина отсутствия ведущих научных школ в России и неумения использовать научно-технические достижения на практике. Дело, пожалуй, в том, что русскому человеку не свойственно «размениваться на мелочи». То ли огромные пространства, то ли зима по полгода, то ли бездорожье, но именно в нашем отечестве граждане предпочитали замахиваться сразу на основы мироздания.

Казалось бы, калужскому учителю лучше было бы усовершенствовать слуховой аппарат, крайне ему необходимый, — так нет, Циолковский занялся безнадёжными межпланетными путешествиями и нереальным заселением других планет. Прекрасный геохимик Вернадский, нет, чтобы свои камни изучать, выдумал какую-то сугубо непродуктивную теорию ноосферы. Буквально все события на Земле несчастный лагерник Чижевский объяснял — причём неверно! — влиянием Солнца. Короче, в мелочах мы разбираться не будем, это пусть немец делает. А у нас принято создавать всеобъемлющие теории при минимуме экспериментальных данных, для получения которых требуется кропотливая, ежедневная и часто просто скучная работа.

Именно поэтому единственно уникальной областью знания именно в России стала философия — самая непрактичная из наук, если её вообще можно назвать наукой. И даже не совсем общая философия, которая всё-таки «классическая немецкая» или авангардистская французская, экзистенциализм, а лишь особая российская часть философского знания — так называемый «русский космизм».

Это именно то, чем занимались Вернадский, Чижевский, Циолковский, Бердяев, Соловьёв, Флоренский, Фёдоров. Разумеется, не имеющие никакого отношения к реальной жизни занятия имеют право на существование, если только за них не приходится платить налогоплательщикам, и вообще ничего страшного и особо затратного в маниловских рассуждениях нет. Действительно, хорошо бы построить маниловский мост, на котором расставить палатки для торговли разными товарами, да и неплохо бы расселиться по всей Солнечной системе или воскресить мёртвых (Фёдоров), или генетическими методами превратить людей в этаких почти бестелесных ангелов с гигантским ай-кью (Циолковский).

Однако всерьёз считать эти «рассуждизмы» стоящими особого уважения и признавать интеллектуальное превосходство теоретиков «русского космизма» над изобретателем микроволновки или умелым сантехником принято только в России. Вот тут мы впереди планеты всей, но об этом лучше помалкивать.