Противоположности в эзотерике

Вопрос к Ошо:

Ошо, медитативностъ и науку трудно прими­рить. И , тем не менее, создание картины, напи­сание стихотворения и решение научной пробле­мы приносят одинаковую радость. Одинаковую ра­дость!Почему так трудно быть медитативным и быть ученым? Почему никогда не существовало об­щества, в котором наука внешнего и наука внутрен­него, наука мягкости и любви и наука насилия и смерти жили бы в гармонии?

Само усилие примирить полярные противополож­ности неверно — тебе это никогда не удастся. Это все равно, что пытаться примирить день и ночь, пытать­ся примирить жизнь и смерть. Их не нужно при­мирять, нужно только увидеть, что они уже в мире.

День и ночь двигаются в идеальном ритме, жизнь и смерть подобны двум крылам Существования.

Как только ты увидишь, что полярные противо­положности не могут существовать отдельно, как только ты увидишь, что им не нужно примирение, что они уже в мире, это понимание позволит тебе двигаться от одной полярности к другой без всяких проблем. Полярные противоположности — это совершенно разные явления, но все полярные противо­положности взаимно дополняют друг друга.

Наука — это концентрация; это усилие, ум.

Религия и медитация — это совершенно другой мир: это расслабление, это отпускание; это совсем не концентрация. Это не сосредоточенность, это рассре­доточенность. Как их можно примирить? Как можно примирить отдых и работу? Но ты упорно работаешь целый день, и ночью отдых приходит сам по себе. Ты заслужил его, твоя упорная работа приносит отдых.

С точки зрения философии примирение невоз­можно: так как работа не станет отдыхом, а отдых не может называться работой. Если ты попытаешься создать синтез, ты разрушишь и то, и другое, ты разрушишь красоту обоих. Работа — это работа, отдых — это отдых. Но хорошо сделанная работа приносит от­дых, а если ты хорошо отдохнул за ночь, утром ты чувствуешь себя таким свежим, полным энергии, что тебе будет нужна работа. Отдых приносит работу, а работа приносит отдых, — это круг.

Примирение уже случилось: ночь приносит день, день приносит ночь; жизнь несет смерть, смерть приносит жизнь. Это половинки круга, обе половинки вместе составляют совершенный замкну­тый круг. Но, пожалуйста, не пытайся примирить их теоретически, философски.

Понаблюдай: в существовании полярные проти­воположности действуют вместе, рука об руку, как взаимно дополняющие части. До сих пор никто этого не видел; в действительности, до сих пор человече­ство не было достаточно зрелым для этого. Для того чтобы что-то произошло, необходимы определенное время и определенная зрелость.

Восток жил религией — это одна полярность — и, поскольку он жил религией, он не смог создать науку. Запад жил наукой и из-за науки потерял связь с религией. Но и Запад, уже больше не Запад. Земля становится единой, Земля становится одним громад­ным городом. Именно сейчас можно увидеть, можно понять это примирение.Человечество входит в новую фазу, зарождается

новое сознание. С точки зрения сознания, в течение последних десяти тысяч лет не произошло ничего нового. Приходили будды, и приходили Эйнштейны, но мы еще ждем будду, который будет также альбертом Эйнштейном, или альберта Эйнштейна, который будет также буддой. Этот день уже недалек. В последние дни своей жизни Альберт Эйнштейн очень интересовался медитацией, рели­гией. Его последние дни были полны удивления и восхищения неизвестным. В старости он говорил: «В молодости, я думал, что рано или поздно все тайны ж изни будут разгаданы, и я создавал для этого все, что тоько мог. Но теперь я могу сказать, что чем больше я знаю, тем более таинственным оказывается Существование. Чем больше мы знаем, тем меньше мы знаем и тем больше осознаем безгранич­ность жизни…»

Науке не удалось лишить Существование орео­ла таинственности. Теперь это признают не только обычные инженеры, но и гении, потому что они пер­вопроходцы; они видят, что близится рассвет, они — пророки. Альберт Эйнштейн говорит, что науке неудалось опровергнуть мистику Существования, — наоборот, она сделала его еще более мистическим.Например, раньше, всего лишь сто лет назад,ученый уверенно заявлял, что все есть материя. Те­перь понятие материи исчезло; в новой физике нет такого понятия, как материя. Чем глубже физик погружался в мир материи, тем меньше он находил эту материю, — она оказалась чистой энергией. Как теперь определить энергию? Материальна ли она?

Энергия не может быть материальной, это что-то совершенно иное, чем материя. Материя статична, энергия динамична; материя — это суще­ствительное, энергия — это глагол. Материя измери­ма. Именно в этом точное значение слова «материя» (m atter): оно происходит от слова «мера» (measure), его корень означает «измеримое». Материя изме­рима, именно поэтому она называется материей.

Энергия неизмерима, ее нельзя назвать материей.

Погружаясь в мир энергии, физик оказывался все более и более озадаченным; никогда раньше он не был так озадачен.Мистики всегда испытывали благоговение перед Существованием. Теперь и физик впервые испыты­вает это благоговение, потому что он впервые при­коснулся к чему-то фундаментальному; раньше он просто смотрел на объекты извне. Если смотреть извне, то камень — это просто камень. Теперь фи­зик знает, что камень — это не просто камень: в нем заключены целые вселенные. Небольшой каме­шек, который умещается в руке, содержит столько атомной энергии, что из нее может родиться целая вселенная; содержит столько атомной энергии, что она может разрушить целую вселенную. Это больше не камешек, и он больше не твердый. Вы держите

его в руке и знаете, что он твердый, но ваше зна­ние уже не является научным. Он только кажется твердым; он жидкий. Он кажется таким доступным, таким легко управляемым; кажется, что с ним мож­но сделать все что угодно. Но вы не знаете его тайн, которые неуправляемы, и эти тайны действительно огромны — почти так же огромны, как тайна само­го Бога.

Современные физики впервые используют язык мистиков. Эддингтон говорил: «Вселенная уже не вещь, она больше мысль». И это говорит ученый, лауреат Нобелевской пре­мии? — что вселенная больше похожа на мысль, чем на вещь? Это означает, что вселенная — это скорее сознание, чем материя. Мы проанализировали ма­терию, наше исследование глубоко проникло в нее; мы обнаружили атомы, электроны, нейтроны — и мы совершенно озадачены, мы не в состоянии даже выразить, что мы обнаружили. У нас нет для этого языка, правильного языка, потому что мы его ни­когда не знали. Правильный язык можно найти в словах ми­стиков: нам поможет Будда, нам поможет Лао-цзы

Ученые уже прибегают к словам будд, чтобы найти правильный язык, потому что эти люди говорили о парадоксальном, о таинственном. А современная наука постоянно сталкивается с парадоксами.
Великий парадокс в том, что элек­трон ведет себя так таинственно, что ученый не находит слов, чтобы это описать. Он существует одновременно как волна и как частица. Кажется, что это невоз­можно, непостижимо для ума. Что-то может существовать или частицей, или волной; ничто не может существовать одновременно тем и другим.

Вы знаете геометрию Евклида: либо что-то яв­ляется точкой, либо что-то является линией. Ничто не может существовать одновременно и точкой, и линией. Линия означает множество точек, расположенных друг за другом в определенной последовательности; одна точка не может функционировать как линия. Но именно так функционирует электрон — одно­временно как точка и как линия, как волна и как частица. Что с этим делать? Как это выразить в словах? Ученый потерял дар речи. Теперь он знает, что мистики, которые всегда говорили парадоксами, ко­торые всегда говорили, что Бог далек и очень бли­зок, должно быть, говорили, исходя из своего опыта.

Слова мистиков, что жизнь и смерть едины, а не отдельны, впервые имеют смысл для умов ученых. Рождается новая наука, которая называет себя не­точной наукой. Больше никакой точности! Точность кажется слишком грубым понятием. Махавира, который жил две тысячи пятьсот лет назад, имел обыкновение начинать каждое свое вы­сказывание со слова «возможно». Если его спраши­вали: «Существует ли Бог?» — он отвечал: «Возмож­но». Тогда его совсем не могли понять; как можно сказать: «Возможно»? Либо Бог существует, либо нет. Кажется, все логично и просто: «Если Бог су­ществует, он существует; если нет, значит нет. Что значит „возможно»?»

Теперь его можно понять. Махавира использо­вал тот же самый язык в религии, который Аль­берт Эйнштейн использовал в физике. Эйнштейн называл это теорией относительности. Махавира называл свою философию точно так же — сапекшавад — теория относительности. Ничто не абсолютно, все гибкое, текучее. В момент, когда вы что-то сказали, оно уже не является тем же самым. Ве­щей не существует, говорит Махавира, существуют только события.То же самое говорит современная наука — что в мире не существует вещей, существуют только события. И мы не можем ничего утверждать абсо­лютно, мы не можем сказать, что «это так». Если кто-то утверждает абсолютно, что «это так», он ве­дет себя глупо. В прошлом такого человека считали бы человеком знания; чем больше он был уверен, тем больше считалось, что он знает. Неуверенный человек, сомневающийся человек считался невеже­ственным.

Именно поэтому Махавира не мог оказать боль­шого влияния на мир; он пришел слишком рано, он пришел раньше своего времени. Его время — сейчас, сейчас его бы понял ученый, сейчас его бы поняли самые ясные умы мира. Но он говорил с обычны­ми людьми, с т о л п о й , которая не могла понять его сьядавад — его вечное «возможно». Люди хотели конкретного знания: «Есть ли Бог?» А Махавира отвечал: «Возможно. Да, — в каком-то смысле мож­но сказать „да», а в каком-то „нет». Так как то и другое будет верно, одновременно правильно».
Теперь время пришло. Не пытайся ничего при­мирить, иначе это будет что-то фальшивое. Просто понаблюдай, глубоко посмотри на вещи, как они есть. Они уже в мире, в Существовании нет кон­фликта. Все противоположности дополняют друг друга.