Оси мира паранормальное рядом
Cветлана Бахмина: «Я всегда говорю, что даже с какой-то эгоистичной точки зрения надо думать о заключенных, потому что они рано или поздно оказываются опять среди нас».
– Светлана, благотворительный фонд «Протяни руку», учредителем которого Вы являетесь, связан с проектом помощи женщинам и детям заключенных Марии Ноэль «Тюремные дети», который Вы поддерживаете? В чём основная задача Вашего фонда?
– «Тюремные дети» – независимая идея Марии Ноэль. Я поддержала её в этом начинании и буду поддерживать. Фонд «Протяни руку» возник независимо от этого, потому что тема была мне интересна. Когда я была в заключении, моя одноклассница Ольга написала письмо в мою поддержку, а бизнесмен Валерий Белокоев, не зная меня, решил помочь, и организовал сайт, на котором было собрано почти 100 тысяч подписей. Валерий по собственной инициативе создал и модерировал сбор подписей, затем эти подписи отнесли в администрацию Президента. После освобождения мы с ним несколько раз встречались. В конце прошлого года он спросил, не хочу ли я свои мысли на тему помощи людям, оказавшимся в сложной ситуации, оформить в виде фонда. Так был зарегистрирован благотворительный фонд помощи людям, находящимся в сложных жизненных ситуациях, «Протяни руку».
Мы с Валерием являемся его учредителями. Конечно, в большей мере мы сконцентрированы на идее помощи людям, находящимся в заключении. Начали мы свою работу с более понятного и для меня, и для всего общества проекта помощи женщинам с детьми, находящимся в заключении. Как молодой фонд, мы делаем пока, может быть, не очень большие, но, как нам кажется, очень важные вещи. Наша задача важна и сложна одновременно: не только оказывать адресную помощь, но и убедить общество в том, что такие люди существуют, что они не такие уж страшные, как нам кажется, и в интересах общества им необходимо помогать. Я всегда говорю, что даже с какой-то эгоистичной точки зрения надо думать об этих людях, потому что они рано или поздно оказываются опять среди нас. То, в каком психологическом состоянии они будут выходить на свободу, будет влиять на то, как они дальше будут строить свою жизнь, как они к нам будут относиться, как мы вместе будем существовать: ездить в троллейбусе или стоять в магазине в очереди.
Конечно, люди там озлобляются. По себе могу сказать, что ситуация заключения не способствует душевному равновесию. Попасть в тюрьму – само по себе стресс, даже если ты виноват и действительно отбываешь заслуженное наказание. Наша система исполнения наказаний хромает в том смысле, что накладывает на человека дополнительную нагрузку, помимо того, что должно быть. Ограничение свободы – это ограничение в свободе выходить за пределы зоны, встречаться с людьми в той мере, в какой ты мог бы делать это на свободе и прочее. Наша тюрьма добавляет ещё много разных ограничений, не указанных в Уголовно-исправительном кодексе. Поэтому очень важно, чтобы заключенные знали, что на воле к ним относятся не так уж ужасно, что их поддержат морально и какими-то необходимыми материальными вещами.
Большой пласт проблем связан с пост-пенитенциарным сопровождением. Эта проблема волнует не только нас, она обсуждается и на государственном уровне. Другое дело, что пока эта проблема не очень решается. Тем не менее мы попробовали сделать шаг вперед. Для освобождающихся мам наш фонд сейчас выдаёт минимальные комплекты: коляску, рюкзак с необходимой одеждой для ребёнка на первые два месяца с комплектом по сезону, мобильный телефон для мамы с предоплатой. Иногда люди выходят после нескольких лет за решёткой и реальной изоляции и совершенно не ориентируются в современной реальности. Не у всех есть родные, способные помочь.
– Мы говорим о мамах, которые выходят с ребёнком на руках. А есть ведь случаи, когда мама освобождается позднее. Им тоже помогаете?
– Конечно, есть такие случаи. У некоторых мам, к счастью, имеется возможность, чтобы родные воспитывали ребёнка на воле. Хотя в этом случае тоже есть вопросы. Разлука с мамой не очень хорошая перспектива. К тому же некоторые дети отправляются в детские дома, потому что в доме ребёнка при колонии можно находиться только до трёх лет. Иногда дети остаются на несколько месяцев дольше, если мама освобождается, когда ребёнку, например, три с половиной года. Это огромная проблема, и наша задача хоть в чем-то помочь ее решению. Некоторое время назад возникло общее понимание, что та система, когда дети живут внутри колонии в доме ребёнка, а мама работает и живет в бараке, и видятся они только час или два в день, когда мама прибегает его проведать, – это неправильно. Мамы должны жить вместе с детьми. Они могут так же, как все работающие мамы, уходить утром на работу, а вечером приходить, заботиться о ребёнке, ночевать с ним. Такая система совместного проживания существует пока, к сожалению, только в шести колониях из 13.
Идея совместного проживания возникла достаточно давно, но реализуется она очень медленно. Понятно, что для этого просто нужны помещения. Мы хотим находить вместе с колониями помещения, помогать ремонтировать такие помещения, оборудовать их и так далее. На наш взгляд, это даст маме и ребёнку больше шансов на то, чтобы в будущем иметь нормальную жизнь и не потерять ту самую связь, которая возникает между мамой и ребёнком ещё в момент рождения.
– Вы оказываете помощь с обеспечением всеми необходимыми на первое время вещами точечно или по всем колониям?
– Мы собираем списки по всем колониям, где освобождаются такие мамы. Сейчас у нас заготовлены комплекты для всех мам, которые освобождаются в январе. Следующая партия будет готовиться для тех, кто освобождается в следующие несколько месяцев. Их не так много. Иногда может быть 2-3 человека в месяц, иногда никого.
– Как давно существует Ваш фонд? Какие проекты уже удалось осуществить?
– Юридически мы были зарегистрированы в мае. Начали думать о создании фонда в конце прошлого года. Некоторые проекты мы стали реализовывать ещё до регистрации. Например, мы отремонтировали комнату свиданий в Можайском СИЗО. В Можайском СИЗО находятся как подследственные, так и те, кто уже получили срок, но отбывают своё наказание в хозотряде и обслуживают СИЗО. По закону на три дня к ним имеют право приезжать родственники. Старое помещение было плохо оборудовано. Сейчас это достаточно комфортная «гостиница». Там есть комната и кухня, где можно приготовить домашнюю еду. Такая обстановка помогает людям немножко забыть о том, где они находятся, и, с другой стороны, стремиться к тому, чтобы быстрее оказаться на воле.
Недавно мы закупали ридеры для наших несовершеннолетних подшефных в Московском СИЗО. Это мальчики-подростки до 18 лет, которые совершили преступление. На ридеры закачали разную литературу: от современной, к примеру, «Гарри Поттера», до книг из школьной программы. Ребята продолжают учиться и будут учиться, когда поедут в колонию для несовершеннолетних. Мы надеемся, что чтение как-то займёт их свободное время и поможет им думать о хорошем и о будущем.
Также мы оплатили курсы компьютерной грамотности в Можайской колонии для несовершеннолетних, где содержатся мальчики. Сначала мы провели анкетирование, в котором спросили ребят, чтобы им было интересно, какое дополнительное образование возможно пригодилось бы им в дальнейшей жизни. Предложения были разные: повар, парикмахер, компьютерная грамотность. Мы связались с местным колледжем, где преподаётся курс компьютерной грамотности. К счастью, в колонии есть компьютерная комната и несколько компьютеров. Мы оплатили эти курсы, и ребята прошли четырехмесячный курс обучения.
– Фонд оказывает только материальную помощь? Психологическая и юридическая помощь в планах есть?
– Мысли есть разные. Что касается психологической помощи, у нас появилась интересная идея, которая частично начала реализовываться. Сейчас прошёл первый этап консультаций. Есть специалисты, которые проводят курсы психодрамы, когда через психологическую сцену люди пытаются понять друг друга, научиться взаимодействовать, разговаривать. У нас есть договоренности с этими специалистами и есть договорённость со ФСИН, что такие мероприятия могут быть проведены в колонии.
Юридическая помощь тоже в проекте. Кое-что уже удалось осуществить. Недавно в Москве в Матросской тишине нас попросили закупить юридическую литературу. Она пользуется спросом в СИЗО, когда люди сидят и ждут суда и хотят как-то себя защитить. Не у всех есть возможность нанять адвокатов. Мы закупили юридическую литературу, в том числе Уголовный Кодекс РФ, и отправили в СИЗО.
У фонда есть волонтёры, готовые провести минимальный ликбез по экономике. Дело в том, что многие из тех людей, которые выходят из тюрьмы, потеряны в жизни и не очень понимают свои права в жилищной сфере, не знают, где получать какие-то пособия, как экономить. Нам помогают люди, которые готовы просветить их в этом.
Вообще мы рассчитываем на волонтёрскую поддержку в совершенно разных областях, потому что иногда нам требуется сопровождать детей во время поездок в театр, на прогулки, или надо доставить какие-то вещи в колонии, или помочь с медицинским оборудованием. К примеру, недавно мы договорились, что необходимо провести УЗИ-обследование, и нам надо было найти аппарат УЗИ в одном из Сибирских домов ребёнка. Вроде бы это всё небольшие задачи, но локально они очень важны. Мы полны идей. Пока, к сожалению, не всё быстро реализуется, и в существенной части это происходит за счёт средств учредителей.
У фонда есть первый опыт сбора денег в большом масштабе. Наша ситуация не очень располагает к сбору денег, поскольку тема заключенных для людей мало понятна. Сперва надо объяснить. Человеку проще отправить деньги в помощь больному ребёнку, нежели отправлять деньги на какой-то проект в поддержку заключенных. Все думают: «Раз попал, значит виноват. Государство заботится – и ладно». Мы пытаемся объяснить, что государство, конечно, заботится, но, к сожалению, не в полной мере. И есть какие-то вещи, которые не покрываются государством, но которые очень важны для людей. Это всё то, что относится к психологической поддержке, образовательные проекты. Носки, варежки, любое другое материальное обеспечение – это важно и понятно, но не менее важно поддержать психологически. Мы понимаем, что, наверное, не в состоянии объять необъятное и помочь всем СИЗО и всем колониям сразу. Но потихоньку мы начинаем действовать.
– Сегодня помимо фонда «Протяни руку» ещё какие-то фонды оказывают подобную поддержку заключенным и бывшим заключенным?
– Я думаю, что некие региональные небольшие проекты точечной помощи колониям и отдельным людям существуют. Насколько мне известно, глобального фонда на сегодняшний день пока нет. Поддержкой заключенных занимается Ольга Романова с проектом «Русь сидящая». Я в нём тоже участвую по мере возможности. Это тоже очень важный проект. Он находится немного в другой плоскости и больше посвящен правам заключенных. Мы же сконцентрированы именно на развитии идеи милосердия среди общества и организации локальных проектов. Есть, наверное, другие проекты, о которых мы пока не знаем, но с удовольствием будем с ними дружить.
Нам помогают ещё другие фонды и люди. К примеру, Фонд Ельцина в Екатеринбурге выделил нам сумму, на которую мы будем проводить медицинские обследования в домах ребёнка, расположенных в Сибирском регионе. Ещё один фонд перечислил деньги на покупку кухонной мебели для нашего проекта во Владимирской колонии, где мы делаем ремонт в комнате совместного проживания. Мы стараемся сотрудничать со всеми.
– Как по-Вашему, что-то изменилось в жизни и укладе женских колоний после того, как к этой теме было привлечено пристальное внимание общественности в следствие Вашего дела, дела Pussy Riot и других?
– Изменения происходят. Вообще темой реформ давно и последовательно занимается Алла Покрас. Она ещё десять лет назад открывала комнаты совместного проживания в Мордовской колонии и убеждала ФСИН в том, что это необходимо. Сейчас ФСИН в целом поддерживает эту идею. Есть люди, которые понимают, что совместное проживание – уже обязательная норма. Может быть нет материальных возможностей, но тем не менее изменения происходят, и наша задача помочь совместными усилиями. Например, раньше женщины, находящиеся в колониях, рожали в ЛПУ (Лечебно-профилактическое учреждение), где лечатся осужденные. Обычно ЛПУ находится в одной колонии на целый регион и туда привозят больных заключенных.
– Что собой представляет ЛПУ? Вы рожали там?
– У меня была немного другая история, я рожала в больнице в Москве. Но на последних месяцах беременности я была в ЛПУ, куда меня отправили из колонии. Я находилась в отделении гинекологии и имела возможность хорошо это место разглядеть. ЛПУ – это такой сельский домик, барак, где в одной части расположено отделение гинекологии, состоящее из одной палаты, маленькой кухоньки, туалета, а в другой части – кабинет гинеколога, родильный кабинет и палата для новорождённых. Всё было на очень простом уровне, который меня немного шокировал. К тому моменту я уже два раза рожала в московских клиниках и понимала, что уровень был недостаточным. Хотя врач и фельдшер, которые работали там, были по-видимому высококвалифицированными специалистами. В тех условиях, которые там есть, очень сложно принимать роды, да и женщины, которые там рожают, не очень здоровы. У нас больше половины женщин сидят за преступления, связанные с наркотиками. В особо тяжелых случаях женщин раньше отправляли в гражданские клиники. Поэтому правильно, что сейчас все рожают в гражданских больницах. Это даёт возможность оказать более своевременную, экстренную и квалифицированную помощь матери и ребёнку.
Конечно, и сегодня тоже есть проблемы. Например, женщину выписывают не так как на воле, через три-четыре дня после родов, а практически в первые сутки. Это связано с конвоем, поскольку палата должна быть охраняема, а нахождение других людей в больнице не очень удобно. Маму увозят в колонию, а ребёнок остаётся в больнице, как обычный вольный человек. Соответственно, возможности сохранения грудного вскармливания и налаживание контакта с ребёнком остаются под вопросом. Тем не менее ситуация не быстро, но меняется. Я надеюсь, что все случаи, которые Вы перечислили, всё то общественное внимание, которое к этому вопросу привлекается, работа нашего фонда, других фондов, таких, как у Аллы Покрас и других людей, – всё это поспособствует тому, что ситуация будет постепенно приходить к какому-то общепринятому цивилизованному статусу.
Есть, к чему стремиться, с чем сравнивать. К сожалению, во всех странах есть женщины, которые сидят вместе с детьми в колонии. Я была в тюрьме в Дании, задавала там вопросы о содержании женщин с детьми. Их тюрьмы далеки от того, что есть у нас.
– Расскажите, пожалуйста, как же всё устроено в женской тюрьме в Дании?
– Конечно, с одной стороны всегда сравниваешь, с другой стороны сравнивать невозможно, потому что общество там и здесь живёт по-разному. Там общество построено по-другому, у них другое материальное обеспечение. В датской тюрьме нет барачных систем, как у нас, когда в одном помещении проживают по девяносто человек. Там у каждого человека есть камера-комната, которая больше похожа на комнату в двухзвёздочном отеле с минимумом необходимых вещей. Есть общая кухня, где все себе готовят. Самое главное в тюрьме – не потерять социализацию. По себе могу сказать, что после пяти лет, проведенных в нашей колонии, не очень понимаешь, как пользоваться ножом, вилкой, плитой, как приготовить яичницу, потому что в колонии этого ничего нет. Ты просто забываешь самые элементарные вещи. В Дании понимают, что человек завтра-послезавтра выйдет на свободу, ему нужно будет продолжать себя обслуживать. Там не воспитывается иждивенчество.
Дети живут с мамой в её комнате. Утром приезжает специальная машина, детей собирают и везут в детский сад, расположенный в местном городке, где они так же, как и все остальные дети из близлежащих домов, проводят свой день. Вечером ребёнка везут к маме. Я не уверена, что у нас это всё реализуемо. Но то, что ребёнок должен жить с мамой – это осуществимо и необходимо. Какие-то вещи в плане социализации нам тоже нужно перенимать, в частности то, что заключенные сами себе готовят. В Дании они покупают себе продукты в местном магазине, и каждый заботится о себе сам. Там нет такого централизованного питания, как у нас. Не секрет, что у нас оно к тому же оставляет желать лучшего. Наверное, не так просто всё это реализовать, но идти в эту сторону можно.
Мне хотелось бы верить, что рано или поздно мы к этому придём. Конечно, у нас другое количество заключенных и другое количество преступлений. Если глубоко копать, там в тюрьму попадают за какие-то совсем серьезные преступления и там людям стараются дать шанс исправиться. Содержать человека в тюрьме – довольно дорогое для государства удовольствие, и за какую-то провинность человеку дают шанс исправиться без изоляции. В этом вопросе нам тоже есть к чему стремиться. Понятно, что изменить какой-то кусочек системы сложно. Знаете, вся система не меняется, но потихонечку, как с комнатами совместного проживания, мы к ним приходим.
– Всё-таки Вы осознавали, что это парадоксальный вариант- жить с ребёнком на нашей зоне?
– Это очень сложный вопрос. С одной стороны, конечно, лучше, чтобы ребёнок был вместе с мамой. С другой стороны, я понимала, какие там условия, и я не могла позволить ребёнку там находиться. Возможно, для кого-то, у кого нет возможности на воле обеспечить нормальный уход за ребёнком, у кого нет бабушки, няни, это выход. В моём случае, к счастью, не случилось разлуки с новорожденным ребёнком.
– Как складывались Ваши отношения со старшими детьми во время заключения?
– В плане личного общения отношения никак не складывались. Мы общались по переписке, по телефону. На момент моего ареста детям было семь лет и три года. Не знаю, насколько это было правильным решением, но мы посчитали, что для них правда будет большой травмой, и не стали им говорить, где я. Для них мама была в командировке. Первый раз я увидела детей спустя три с половиной года после разлуки, когда у меня случился отпуск. Всё, что произошло, было определенным испытанием. Мы смогли его пройти. Сейчас дети знают всё и в подробностях. В силу воспитания и объяснений со стороны папы и родных, мама для них является безусловным авторитетом, и они не подвергают сомнению то, что мама — это мама, и она ни в чем не виновата.
– Если говорить не об их отношении к Вашему заключению, а о внутрисемейных отношениях, как прошло воссоединение и замечаете ли Вы сегодня в своих детях какие-то отголоски того периода?
– Нельзя сказать, что заключение прошло для меня без последствий. Мне сложно оценить их, но я понимаю, что, скорее всего, такие последствия были. И это больше моя психологическая проблема. Я в любых детских неудачах виню только себя. К примеру, какие-то обычные вещи, двойка или ещё что-то, рассматриваются мной только как последствия того, что меня не было рядом долгое время. Может быть это и не так, но в голове этот пунктик существует. Я с ним борюсь, потому что желание восполнить то время и «залюбить» детей иногда не очень полезно. Приходится себя сдерживать. Я надеюсь, что мы постарались свести к минимуму последствия разлуки. Но полностью этого сделать невозможно, поскольку срок разлуки был достаточно большим. Надеюсь, что это минимально отразится на детях.
– Огласка Вашего дела давала привилегии в условиях содержания, обращении с Вами?
– Наверное, какое-то особое отношение, повышенное внимание, было. Понятно, что за мной как-то особенно следили, но иногда это было как в плюс, так и в минус. Сначала меня немножко воспитывали, показывали, что я буду на общих условиях и что не стоит ждать какого-то привилегированного положения. Но, с другой стороны, средний контингент, который находится в колонии, несколько другого социального уровня, чем я. Скажем, люди с высшим образованием не часто туда попадают. Наверное, администрация со временем поняла, что со мной проще находить общий язык, потому что я не настроена бунтовать. У меня же задача была простая. Да, я не согласна со своим приговором и осуждением, но должна пройти это, сохранить себя, своё физическое и моральное здоровье. На каком-то этапе такое понимание пришло, и ко мне было какое-то разумное отношение. Но жила я в том же бараке.
– На девяносто человек?
– У нас был барак, где было две комнаты на 40 и 50 человек, и одна комната, где проживало 12. Может быть, в силу дополнительного внимания ко мне, я жила в комнате, где было 12 человек. Всё время нахождения в колонии я прожила в этой комнате. Остальное было, как у всех: баня раз в неделю, холодная вода, пища соответственная. Понятно, что мне что-то привозили. Первые полгода я работала на промзоне, шила. Потом мне стали чуть больше доверять, и я стала заниматься больше общественной работой, помогать администрации в организации учебных, культурных процессов. Но какие-то общие вещи были пройдены наравне со всеми другими заключенными.
– Этапирование было без привилегий?
– К сожалению, да. Тот же «столыпинский» вагон. Насколько я знаю, и сейчас всё так же. Мы ехали в маленьком подобии полукупе с решётками без окон практически сутки, хотя это недалеко. В этом купе было две полки, нас было четверо. Понятно, что на этап берёшь с собой всё, что можешь, потому что не знаешь, где и когда тебе смогут что-то передать. Поэтому ехали с огромными баулами, которые лежали в этом же полукупе. Затем нас перегрузили в автозак. Потом была пересылочная колония в Мордовии, где мы провели несколько дней. Там мы спали на таких же обычных нарах. Потом нас перегружали в поезд «кукушка», который ходил раньше между колониями по узкоколейной дороге. Эта дорога строилась ещё во времена ГУЛАГа. Сейчас там расположено 19 колоний. На этой «кукушке» заключенных развозили по колониям. Путь был довольно долгий. Дорога из Московского отделения в колонию занимала пять дней. Сейчас, по-моему, эту дорогу разобрали, и всех возят из пересылочной тюрьмы на автозаках. Пересылочную тюрьму отремонтировали, нары заменили на кровати. Но этапирование все еще остается достаточно мучительным для заключенных.
– Сделать этапирования более человечным, наверное, не так дорого?
– По поводу дороговизны сложно сказать. Это же конвой. Конвой – это люди и зарплата. В Москве, например, если людей надо везти в суд, их поднимают в четыре-пять утра, собирают в сборном отделении. Там люди ожидают развоза по судам. Одна машина едет в южные суды, другая – в северные. Можно ждать по нескольку часов на этой сборке. В лучшем случае в восемь-девять утра отправляешься в суд. Когда приезжаешь в суд, сидишь там. Заседание может начинаться в два дня, а затем надо ждать до семи-восьми вечера, когда приедет машина и отвезёт тебя обратно, попутно развозя всех остальных. К 12 ночи ты приезжаешь на место. Может быть так, что на следующий день у тебя опять суд, и снова надо вставать в четыре. К тому же в автозаки набивали человек по 20, хотя машины рассчитаны максимум на 10 человек. Такое положение дел присутствовало. Не знаю, всегда или нет. Всё это требует решения.
Переполненность тюрем тоже имела место. В период моего заключения в женских СИЗО мест более-менее хватало. В мужских московских СИЗО была переполненность.
– С чего, по-Вашему, стоит начинать качественные изменения в системе исполнения наказаний, чтобы прийти к цивилизованной модели?
– Слава Богу, сейчас, насколько я могу себе представить по рассказам Шаламова и других, наши тюрьмы это уже всё-таки не тот ГУЛАГ. Многое меняется. Но и жизнь вокруг изменилась, нельзя мерить стандартами начала 20 века. Крайне важно, чтобы государство изменило своё отношение к заключенным. Материально-техническая база, конечно, важна, но отношение должно быть на первом месте. В отношении к заключенным боюсь, что все еще остаются некоторые прежние традиции. Если сравнивать с тем, что я видела в той же Дании, хочется прежде всего изменений в этом направлении. Наверное, если государство не будет поощрять каких-то карательных настроений, то и обществу будет легче принять, что преступник, не смотря ни на что, всё-таки человек и нуждается, пусть и в изоляции, в нашей поддержке. И ещё раз повторю, что это глобальная проблема, не изолированная, потому что всё это часть системы. Недостатки более-менее известны. К примеру, в судебной системе. К сожалению, все еще значительный процент заключенных сидят либо не за то, за что были осуждены, либо получили слишком суровое наказание, либо вообще являются несправедливо осужденными. С другой стороны, мы все хорошо знаем, что отдельные преступления сходят людям с рук. Все это порождает недоверие к судебной системе.
– У нас сегодня заключенные, осужденные за экономические и за тяжкие преступления по-прежнему сидят вместе?
– Да. Единственное, что изменилось и что хотелось бы отметить, это разделение неоднократно осужденных и тех, кто осужден в первый раз. В то время, когда я находилась в заключении, все сидели вместе. Среди неоднократно судимых есть люди, которые уже встали на этот путь. Они идеализируют его, не представляя себе другой жизни. И, конечно, попадающие туда неопытные юные девушки могут «повестись» на всю эту уголовную романтику. Разделение – это правильно. Правильно также разделять экономику и насильственные преступления.
Одним из самых ярких воспоминаний первых дней в колонии для меня была встреча с женщиной, которая убила своих детей, отравив их кислотой. Мы работали на промзоне, и наши конвейерные операции были рядом. И таких женщин-детоубийц в колонии было несколько. Тяжело было находиться рядом с этими людьми. В колонии были женщины, убившие своих мужей или каких-то мужчин на бытовой почве. Сложно понять, виноваты они или нет. Насколько я понимаю, такое преступление у нас широко присутствует. Женщины подвергаются издевательствам, и в ответ происходят такие вещи. Но неправильно, когда женщины, осужденные за экономику, находятся рядом с женщинами, осужденными за убийство. Это дополнительный стресс. Хотя и среди тех, и среди других бывают разные люди в человеческом плане.
– Находясь в колонии, Вы с кем-то общались на приятельском уровне, дружили?
– Это было сложно. Контингент в тюрьмах такой, что по пальцам одной руки можно пересчитать людей, с которыми можно было просто разговаривать на одном языке, людей социально близких, с более-менее общими интересами. Были два-три человека, с которыми можно было общаться. Совсем дружбой это не назовешь. Но мы поддерживали друг друга и старались как-то пережить это время, чтобы нам было легче.
– Что придавало Вам сил? Связь с внешним миром?
– Это самый мощный способ поддержать себя. Я понимала, что заключение всё-равно конечно, и факт осознания того, что там, на свободе, меня ждёт семья, друзья, которые не отказались от меня, ждали и поддерживали – это самое главное. Очень сильно мне помогало и то, что посторонние люди были на моей стороне, писали мне десятки писем. С некоторыми из них я до сих пор переписываюсь. Конечно, ты ждёшь свиданий. И это такая отдушина, когда можешь поговорить о чём-то, близком тебе, вспомнить о своём доме.
– Поделитесь планами фонда. Какие проекты ожидаются в ближайшем будущем?
– Сейчас наша задача, чтобы проекты, о которых я рассказала, реализовывались, чтобы расширялась их география. Самый главный проект – это совместное проживание матерей с детьми, но также важны и все остальные. Хочется, чтобы не только наши усилия были на это направлены, но и как можно больше людей было в это вовлечено. Мы очень хотели бы, чтобы принципиально изменилось пост-пенитенциарное сопровождение. Я знаю, что на государственном уровне на эту тему идёт много разговоров и об этом много думают, но пока о конкретных проектах мне неизвестно. Очень рассчитываю, что государство откликнется на проблему. Мы готовы присоединиться и помогать.
Человеку, вышедшему на свободу, в первую очередь, нужно помочь найти работу, найти жилье, когда негде жить. В этом смысле мы тоже готовы подключиться, оказать информационную поддержку, привлечь бизнесменов, предприятия, чтобы людей брали на работу. Пока мы стараемся ставить реальные цели, развиваться и не останавливаться на достигнутом.
