Овечка Сэнди

В тёплые деньки, когда на улице светит солнышко, мама заплетает мне две косички и я скорее бегу на ферму к отцу. К своей милой Сэнди…

Ферма совсем недалеко от нашего дома, так что за несколько минут я могу туда добежать. Сейчас здесь очень красиво: только началось лето, горные вершины искрятся в солнечном свете, бескрайние зелёные поля простираются до самого горизонта. Но ещё красивее станет, когда отец выгонит отару на пастбище — тогда, если смотреть издалека, наши овечки похожи на маленькие облачка, парящие над землёй.

Отец машет мне рукой, открывая врата сарая. И через мгновение оттуда появляются овцы. И моя Сэнди. Я бегу сначала к отцу, крепко обнимаю его, а после несусь к ней. Сэнди приветливо блеет при виде меня, а я от радости обхватываю её шею своими ручками, зарываясь пальцами в мягкую шерсть. Отец говорит мне посмотреть за стадом, а сам идёт в дом.

Гоня стадо на пастбище, я слышу, как позади меня идёт Сэнди и сердце переполняется счастьем от одного стука её копытец.
- Пойдём, милая, я найду тебе лучшей травы! — я легонько дёргаю её за верёвочку, привязанную на шее, увлекая за собой.

Из дома родители девочки наблюдали за этой идиллией, не скрывая улыбок.
- Когда ты хотел уже взять её с собой? — начала мать, вытирая руки о фартук.
- В этом месяце, я думаю, чем раньше, тем лучше.
- Посмотри же ты на неё — она совсем ещё ребёнок! Обожди ещё с два года, я прошу тебя…
- Вечно ты всё оттягиваешь, — настойчивый взгляд жены буравил в нём дыру. — Ладно! Ещё через два года… Если эта овца ещё будет жива к тому времени…

Спустя два года.

Я не видела Сэнди уже несколько дней, а матушка ничего мне не говорит о ней, как бы я не старалась расспросить её. Отец тоже был молчалив до этого дня…

Уже целый месяц как мне исполнилось одиннадцать лет, а мама продолжает заплетать мне волосы как той девятилетней девчонке. Вот и сегодня она сделала мне две косицы и заставила одеть рабочий костюм, в котором я убиралась у овец. У мамы был угрюмый вид, я не могла понять, чем она так расстроена.
- Мама, я никуда не пойду, если ты мне сейчас же не расскажешь, что здесь творится!
- Сегодня отец возьмёт тебя с собой… — только и сказала мама, выталкивая меня за дверь, где уже ждал он.

Я моментально взбодрилась. Наконец-то этот день настал! Родители мне никогда не рассказывали, что было в небольшом сарайчике вблизи загона. Они запрещали мне подходить туда и говорили, что детям нельзя. Но сегодня мне можно. Я уже взрослая.
- Мама тебе проболталась? — отец улыбался, казалось, он не зол на маму. — Ну и ладно, пойдём.

Вечерело. Небосвод залился тёплыми солнечными красками и последние лучи заката ласкали щёки, что невольно хотелось пуститься в бег навстречу солнцу. Внутри меня нарастало приятное волнение — скоро тайна будет открыта! Но…
- Отец, а где моя Сэнди? — вопрос затерялся в траве, отец остался молчаливым весь наш путь.
Я не придала этому значения, ведь мы уже были перед входом. В спустившихся на землю сумерках это место казалось обвитым зловещей тайной. В воздухе витал необычный ни на что не похожий аромат. Отец открыл замок на дверях, пропуская меня вперёд.

Здесь было темно и душно. Запахи усилились, упав на меня с двойной силой. Пахло овцами и ещё чем-то доселе мне неизвестным. Позади щёлкнул включатель и в сарае медленно начал зажигаться свет, попеременно освещая лицо отца, открытую чистую площадку и столы с пугающими инструментами.

- Отец… я не понимаю, — я охнула, одновременно счастливая и изумлённая — рядом с площадкой к колышку была привязана Сэнди.
- Это наша скотобойня, — объяснил отец, подходя к столу.
Я подумала, что ослышалась.
- Бойня? То есть здесь их бьют?! — я подскочила к отцу, мигом отпрянув.

На столе лежали ножи. Десятки ножей самых невообразимых размеров с покрытыми тёмными пятнами лезвиями. Отца позабавила моя реакция, он добродушно улыбнулся мне, но я испугалась этой улыбки. Потому что в руках он держал нож…

- Папа, что здесь делает Сэнди? Папа, ведь мы не будем её бить?! Она хорошая! Она никогда не убегала! Побей Сару, она кусается… Папа! — на глаза наворачивались слёзы, а коленки подрагивали.
Сэнди, услышав мой голос, начала блеять.
- Твоя овечка уже старенькая, шерсть у неё жёсткая, мы не можем её оставить, ты же понимаешь? — сталь так страшно блестела в руках отца.
Я подбежала к отцу и, обхватив его руками, начала умолять.
- Папочка, прошу тебя! Я буду сама смотреть за ней! Я сделаю всё, что мама скажет, буду всегда мыть посуду! Прошу тебя, только не Сэнди! — слёзы потоком лились с моих глаз, ничуть не разжалобив отца.
- Что ты причитаешь, как соплячка какая-то?! А когда нас с матерью не станет, к кому перейдёт ферма? Или ты всех овец назовёшь по именам и повесишь их портреты к себе на стенку?! — он был зол на меня, я слышала укоризну в его голосе, но не могла остановить слёзы.
Папа грубо оттолкнул меня в сторону, твёрдым шагом направляясь к моей овечке. Я начала вопить, чтобы хоть как-то остановить его.
- Да не кричи ты, я не буду трогать твою овцу!
Я сидела на полу, прижимая к себе коленки и всхлипывала. Понемногу я успокаивалась, зная, что моей любимице ничего не грозит.

Отец исчез куда-то и я как можно быстрее побежала к ней. Обнимая овечку, я тихо шептала, что сумела её спасти, что ей ничего не грозит. Как раз в этот момент зашёл отец. За ним цокала копытцами молоденькая овца.

- Я покажу тебе один раз, как это делается, так что не проморгай, — он завёл её на белую площадку и зажал между своими ногами. Отец успокаивающе поглаживал её по спине. — Она не должна тебя бояться. Когда животное боится, его мясо становится жёстким. Пускай думает, что ты её друг.

Когда папа вынул нож, я сильнее вцепилась в Сэнди. Сердце билось часто — часто. Меня колотила нервная дрожь, а он, тем временем, спокойно продолжал.

- Теперь нужно поднять её голову и перерезать вот здесь, — он провёл рукой без ножа в том месте на шее бедной овечки. — Здесь проходит аорта. Когда перерезаешь её, то спускаешь кровь… Чёрт, ведро забыл… Возьми-ка на столе ведро и подставь сюда.
Я нервно сглотнула. Колени неумолимо тряслись, я не могла заставить себя сдвинуться с места.
- Ты что, глухая? Ведро, на столе, принеси сюда! — он чётко повторил мне каждое слово, а его суровый взгляд заставил меня повиноваться. Превозмогая страх, я подошла с ведром к овечке, что с интересом поглядывала на меня. Всхлип вырвался у меня, от осознания того, что с ней будет.
- Отойди, а то кровью испачкаешься. Так, а теперь смотри внимательно… Ну же, подними головку, моя хорошая… Славная моя. Вот это место, одним резким движением. Резать надо с силой, а то если ты просто сделаешь царапину — ты её напугаешь… Эй, ты слушаешь меня?!

Я осела на землю, прикрывая глаза руками и плача от жалости. Я не могла поверить, что всё это время отец делал такое с овечками. Ведь они с мамой хорошие люди, они любят их… Мама не раз говорила, что дорожит своей отарой, а отец всё это время вот так убивал их.

- Прекрати нюньзять и смотри сюда! На выдохе режешь ей горло… Да что ты плачешь?! Что-то ты не плачешь, когда кушаешь мамину стряпню, а ведь она вся отсюда!
- Мама покупает всё на рынке! — страшное осознание пришло ко мне в тот момент. Я не могла поверить… Значит, я всё время…

С широко открытыми глазами, я смотрела на отца с ножом в руке, на овечку и на кровь, льющуюся в ведро. Тёмную, багровую и горячую. Рука взметнулась, прикрывая рот. Я с силой зажимала рот, желая остановить навалившуюся дурноту. Тонкие струйки крови стекали по папиным рукам, капая на белый чистый пол. Внутри всё перевернулось.

Когда ведро было уже почти заполнено, отец взвалил мёртвую овечку на стол и взял другой нож в руку. Небольшой, острый, с блестящим остриём. Он начал сдирать с неё шкуру.

Меня вырвало. Запах крови, овечьей шерсти и смерти давил на голову. Так пахло всё — мой костюм, мои руки и даже волосы. Я не могла избавиться от ужасного ощущения грязи не теле. Всё, что я видела вокруг, было оклеймено грязным знаком смерти. И в этом новом мире отчётливо звучал лишь голос отца.

- Делать надрезы надо осторожно, чтобы не повредить шкуры и нежного мяса под ней. Если наделаешь дыр — то такую шкуру уже никто не захочет купить, кому она уже нужна, если похожа на решето?.. Хватит там валяться, иди сюда, я покажу, как надо свежевать тушу.
От слова «свежевать» мне вновь стало дурно. От страха, мне хотелось бежать. Я вскочила, сразу же заработав себе головную боль и побежала к двери. Отец позади только хмыкнул. На двери висел массивный замок…
- Глупый ребёнок… Подойди лучше сюда, потрогай это мясо, оно ещё тёплое… Сейчас мы с тобой будем перебирать органы. Нужно взять этот нож и распороть ей брюхо, -его остановил мой отчаянный крик. — Да ори, сколько хочешь, пока я не покажу тебе всё, что требуется, ты никуда отсюда не выйдешь. И, кстати… — он махнул рукой с ножом на Сэнди. — Тебя ещё кое-что ждёт…

Я сползла по двери, зарываясь лицом в колени. Рукава уже были насквозь мокрые, так много раз я вытирала ими глаза. Так я и сидела, плача и дрожа, пока там отец раскладывал на столе…
- Лёгкие, какие тёпленькие… так, теперь сердце. Дочка, выброси в то ведро потроха! Ты слышишь меня? Глупый ребёнок, — он вздохнул, продолжая свою работу.

Прошла, кажется, целая вечность… Истратив много сил, я задремала прямо там под дверью, убегая от страшной реальности во мрак сновидений. Чья-то рука выдернула меня из спасительной темноты с отцовской настойчивостью.
- Неужели я не доходчиво тебе объяснил — ты отсюда не выйдешь, пока не закончишь дело, ждущее тебя, — глаза отца смотрели на меня с хладнокровной строгостью. Он не шутил, нет, он не шутил…
Отец дёрнул меня за руку, поднимая с пола и подтолкнул к столу с ножами. На глаза попалась подвешенная за крюк туша той овечки. И пока я переводила дыхание что-то щёлкнуло позади. Один раз, другой. Я обернулась. Отец ушёл.
А там с другой стороны щёлкнул замок.

Мать с тревогой гладила свои руки, стоя на крыльце и выглядывая издалека силуэт отца.
- Ну, как всё прошло? Где наша дочь? — она обеспокоенно теребила кружево на фартуке.
- Хорошая новость — теперь мы точно знаем, что она пошла в тебя… — мрачно бросил отец, не разуваясь, заходя в дом.
Ещё несколько минут женщина стояла на крыльце, безуспешно вглядываясь во мрак и давя в себе всхлипы.
- Мне жаль, мне так жаль, доченька…

На следующий день.

Я услышала, как снова щёлкает замок. Внутрь вошёл отец. Его лицо помрачнело, когда он увидел меня с Сэнди.
- Пошла прочь отсюда… в дом, — холодно сказал он, но я словно примёрзла к своей любимице.
- Прошу тебя, папа…
- В дом! — прогремел он и я вскочила, убегая, едва различая дорогу от застилавших глаза слёз.

Я кричала, плакала и бежала, спотыкаясь. Небо горело в красках восхода, но мне оно казалось залитым кровью. Я хотела не слышать жалобного блеянья моей Сэнди, что шлейфом тянулось у меня за спиной. Я не хотела видеть блеск стали и тёмные пятна на полу. Я не хотела ничего…

- Мама! Мамочка! — кричала я, вбегая на крыльцо.
Мама бросилась ко мне из-за двери, заключая в свои тёплые объятья и уводя меня скорее в дом. Она говорила что-то, пыталась меня успокоить. Мы пришли в мою комнату, где мама стянула с меня пахнущую кровью одежду и уложила в кровать. А я всё плакала, потому что знала — я больше не увижу Сэнди.
Больше не увижу её милых тёмных глазок и смешно топорщащихся ушек, больше не повешу на её шею колокольчик и не поведу на пастбище вместе с остальными овечками… Моё маленькое облачко, моя любимица…
- Моя Сэнди, — прошептала я, проваливаясь в сон.

Вечер.

Мама подала к столу жаркое в сливочном соусе. За столом отец был молчалив. Все молча ели. Кроме меня.
- Почему ты не ешь, милая? — мама обвела меня беспокойным взглядом.
Я шмыгнула носом, апатично уставившись в тарелку.
- Это Сэнди… — в этих словах и боль и печаль и ненависть к отцу.
- Нет, это та другая овечка. Сэнди уже была старенькой, её мясо не пригодно в еду, — поспешила объяснить мама.
- Это Сэнди, — повторила я, всё так же, не притрагиваясь к еде.
- Нет, дорогая, совсем нет…
- Это она! — вскричала я, убегая из-за стола к себе в комнату.
Закрыв дверь, я упала на кровать, плача и не понимая — за что?..

Спустя пять лет.

Глаза уже привыкли к приглушённому свету и видят всё так же, как и при дневном. Нос более не чешется и ничего не подмывает даже надеть маску. Что уже говорить про перчатки…
- Следующую!
За мной щёлкает замок. Отец тянет на верёвке такую же, как и предыдущую овцу.

Я крепко зажимаю её бока между своими ногами. Поднимаю голову, чувствуя под пальцами пульсирующую аорту. Овечка смотрит на меня своими большими глазами и я вижу в них отражение своего лица. Своего, покрытого пятнами крови, лица. Быстрое движение рукой, животное издаёт глухое бульканье. Кровь горячими струями бежит по рукам, стекая в подставленное ведро — буль-буль, пока почти не до предела.

Взваливаю тушу на стол, начиная свежевать. Рядом мама едва успевает забрать со стола мясо от прошлой овечки. Ещё тёплое, даже горячее.
Надрезы на шкуре ровные. Я справляюсь очень быстро с этим. После режу брюхо и, погружая пальцы внутрь, сбрасываю в ведро потроха. В воздухе плавают гадкие ароматы, но я даже их не чувствую.
Одна за другой, одна за другой… В день по несколько десятков. Я не чувствую усталости, только кровь на одежде засыхает твёрдой коркой и под ногтями она сворачивается в комочки.

Когда работа окончена, я остаюсь драить площадку и столы. И после это прихожу домой без сил.
Мама подаёт жаркое под кисло-сладким соусом. Я выбираю из блюда все овощи, не притронувшись к мясу и иду в ванную. Вода после меня красная, в волосах корки засохшей крови, а в носу запах металла.

Потом я иду в свою комнату и пытаюсь уснуть. А во сне я вновь крепко зажимаю её бока между своими ногами… Сэнди смотрит на меня доверчиво, так же, как смотрела семь лет назад, когда я была маленькой. Она мне верит, потому что я её друг. Нож дрожит в моих руках. Я бросаю его на пол, закрывая лицо руками и пытаюсь убежать. На ходу перекидываю ведро с кровью и мои пятки увязают в горячей субстанции. А позади блеет Сэнди, жалобно, протяжно и тоскливо.

Я её друг и она верит мне, потому что я не сделаю ей больно. Потому что она моя любимица…
Из дня в день я вижу один и тот же кошмар. Пять лет я не притрагиваюсь к баранине.
А совсем недавно я стала убийцей…