Он косит детям головы. Глава 5

День 4: Жатва.

И смерть и жизнь — родные бездны:
Они подобны и равны,
Друг другу чужды и любезны,
Одна в другой отражены.
(Дмитрий Мережковский)

Руки опускались, лёгкие уже не хотели дышать. Сегодня — его день, сегодня всё закончится. Что-то дрожало внутри, разгоняя по телу холод, заставляя бояться. Думать и бояться. Зачем всё это сейчас? Не лучше ли хоть на секунду забыться в ожидании того неминуемого ужаса? Но нет, разум отказывался сдаваться. Он тяжко поднялся и едва сумел устоять на ногах, голова кружилась, перед глазами серая дымка, окрашивающая мрак в тусклый цвет безразличия. Зачем он это делает? Смерть всё равно его настигнет. В душе всё ещё теплится надежда, всё ещё звучит безумная мысль о свободе. Как маленький зверёк, уже видящий вдалеке пламя пожирающего округу пожара, но продолжающий дышать воздухом, хоть через секунду уже превратится в пыль. Зачем напрягать и без того обессиленное тело? Что движет им, что заставляет подойти к трупу своего лучшего друга и упасть пред ним на колени?

«Ты умрёшь» — кричат, как неугомонная толпа, оглушительно, дерзко, его собственный мысли. А рука продолжает шарить по полу, ощупывать в поисках чего-то мизерного, но такого нужного именно сейчас. Именно тогда, когда надежда уже почти угасла, а позвоночник рассыпается на песчинки, лезвие рывком выходит из окаменевшей шеи Саши, неумолимо приближаясь к собственной. Он сделает это сам и не будет боли. Нет, конечно, она будет, но это боль не причинит много страданий. Наступит темнота, бурлящая река унесёт его отсюда туда, где не надо бояться и переживать. Там будет тихо или наоборот — галдящий тысячью голосов лес ужасных птиц или стонущий от невыносимых мучений дуб, на котором будут висеть головы грешников, а среди них и его невинная голова. И в любом случае — это будет лучше, чем сейчас.
Лезвие уже гладит кожу шеи, дыша на неё своим морозным холодом, будоражащим мурашки на спине и одновременно успокаивающим. Рука дрожит, словно напуганный цыплёнок в коробке.

«Это же просто. Чик — и нет Миши больше…»
Зажмурившись, хоть это и не нужно в кромешной тьме и поднося руку к шее, он мысленно начинает считать, чтобы успокоится и заставить себя сделать это.
«Всё не так сложно. Просто взять и ткнуть».

Сколько страха в этом «ткнуть»… Сколько неодолимого ужаса перед болью. Дрожащий кончик холода касается кожи, мигом отпрянув назад как бы раздумывая. Медленно, с опаской, снова приближается. Тяжёлое дыхание будоражит в воздухе песчинки, руки наливаются свинцовой тяжестью. Ещё немного и получится. Ещё совсем чуть-чуть. Нет. Выдох разочарования. Казалось бы, после пережитого сделать это будет как раз плюнуть. Тогда почему он боится? Почему продолжает терпеть? Голод, как собака, пожирает изнутри, разрывая на части внутренности, кусая зубами саму себя. Горло будто бы дерут наждачкой, выскребая мелкий песок каждый раз, когда пытаешься глотнуть. Хочется плакать, но уже нечем. Распухшие пальцы с грохотом роняют злополучный кусок металла. Это конец.

*****

Слипшиеся глаза отказываются открываться, лунный свет щиплет. Беглый взгляд на часы говорит, что уже пора. С неохотой он прощается с удобным креслом, на ходу разминая затёкшие конечности. На столе беспорядок, оставшийся от предыдущих ночей. Пол устлан окурками, неминуемо попортившими ковёр. Его это не заботит. Самое главное сокровище его жизни, источник его вдохновения и кладезь всех эмоций всё ещё ждёт на дне подвала. Как такое может быть? Как красота может жить в таком грязном, зловонном месте? Неужели он сумел сделать так — создать из грязи эту красоту? Странно, что никто этого не замечает. «Даже Самуил Эдуардович не заметил. Хотя, он всего лишь жалкий докторишка. Что они вообще замечают? Только твердят всем о «нормальности».

Глаза оценивающе пробегают по столу, забросанному художественными принадлежностями, ища ту самую кисть. Специальную, предназначенную для него. Интересно, а сам он знает чего стоят его эмоции? Скорее даже не догадывается, а зря.

Он привык не замечать людей, ища что-то большее, скрывающееся внутри от пронырливых глаз общественности. Что-то доступное не каждому, такое личное, трепетное и притягивающее.

«Они прячут это глубоко внутри себя. В тех местах, где желания расходятся с моралью и показывают, только когда их щит ломается. И то — лишь верхушку того нескончаемого айсберга, растущего на благородной почве их многочисленных пороков, так надёжно припрятанных в тех кусках льда, что они зовут сердцами…»

Запахи разной краски смешались в воздухе, создавая ощущение затхлости. Окна в помещении никогда не открываются, ему нравится каждый день ощущать этот аромат. Запах растворителя стал ему милее роз, щекочущие пальцы, ворсинки кистей вызывают почти нежность, а шероховатые холсты, мягче перьевых подушек для него.

«Страх они привыкли сдерживать, показывая нам лишь маленькое пламя свечи. И даже этот огарок заставляет их в душе корить себя за несдержанность. А уж как скупа их душа на любовь! Того тепла не наберётся даже на спичку, тогда зачем заливать уши водяными словами, топящими в себе крохотную надежду на то, что эта спичка когда-нибудь будет гореть?..»

Легко скрипят половицы, приветствуя своего хозяина. Звенят баночки и прочие принадлежности, наспех разложенные по карманам. Настроение портит лишь отсутствие идеи, с которой он направляется в мастерскую. Вне сомнений этот мальчик особенный, отличающийся от своих друзей. У него есть то, что нужно Алексею, но вот что именно у него взять? С прошлыми было намного легче. Идеи приходили, стоило только заглянуть им в глаза, а здесь всё намного сложнее. Размышления над образом не оставляли, даже спускаясь по ступенькам. Открывая дверь, он всё ещё размышлял над этим.

«Всё потому, что люди ленивы. Им лень иной раз моргнуть, что говорить о реакции? Потому они и используют всю свою жизнь типичный набор «безопасных» эмоций, тех, за которые никто не осудит, таких же, как и у других. На их месте я бы тоже боялся плакать, ещё заржавеют! И как заставить этих железных кукол показать своё истинное обличие, если они и сами толком не знают кто они?..»

Что-то коротко блеснуло в полоске света, в следующую секунду пронизывая ногу тысячью иголок боли. Алексей закричал, выронив из рук холст, с глухим шумом упавший на землю. Маленькая тень проскочила мимо скорчившегося на земле мужчины, стуча подошвами по ступенькам.

- Ах ты, сволочь мелкая! — выругался Алексей, выдёргивая нож из кровоточащей ноги, прижимая горящую рану рукой. Он обернулся, рывками, шипя от боли взбираясь по ступенькам в поисках своего сбежавшего сокровища.

*****

Пухнущее от голода тело с трудом отзывалось на команды, только усилиями воли Миша заставлял себя бежать. Он едва мог передвигаться, часто останавливаясь, опасаясь упасть от резкого головокружения. От того, как долго он будет оставаться в сознании, сейчас зависит его жизнь. Ноги с каждым шагом тяжелели, грудь нервно вздымалась, глотая воздух, но он не сдавался. В полумраке глаза различали расплывчатые объекты. В ушах бешено гремело сердце. Он должен выжить.

- Где ты, паршивец?! — На несколько секунд туман в голове развеялся от резкого страха. Адреналин заструился в крови, приливая к мозгу. Нога зацепилась обо что-то невидимое во мраке, тело безвольно раскинулось на земле. Отчаяние навалилось сверху, раздавливая последние остатки воли. Мальчик дико заорал от приближающихся к нему шагов, понимая всю безысходность своей участи. Встать или умереть.
- Я спущу с тебя шкуру и заставлю её есть. — Злорадно грохотал голос безумца, уже неподалёку, отбиваясь в голове громогласным эхом.

Бесслёзное рыдание сопровождало потуги мальчика выжить. Ручки цеплялись в землю, вырывая влажные комья, коленки больно обдирались о камень. Едва сумев подняться, почти на четвереньках он со всей скоростью, на которую был способен, продолжил бежать в неизвестном направлении. Зубы ожесточённо прокусывали губу в надежде заставить себя жить. Разбудить инстинкт самосохранения в обессиленном теле. Он дополз к машине Алексея и притаился за ней, высматривая ужасную фигуру в темноте.

- Я тебя поймаю, поймаю… — твердил художник, запугивая свою жертву. Шаркая, едва переставляя раненную ногу и ругаясь, он прошёл мимо автомобиля, с грохотом толкая ворота гаража. На несколько мгновений стало тихо. Миша переводил дыхание, выжидая безопасного момента сделать рывок. Когда сердечко немного успокоилось и в голове стало легче, он медленно начал ползти к другому колесу, чуть приподнимаясь, выглядывая из-за капота. Алексея нигде не было видно. Тяжко поднявшись на слабеньких ножках и держась за капот, мальчик, тревожно озираясь, обошёл машину, миновав гараж. Собрав последние силы и вдохнув побольше воздуха — он побежал в сторону деревьев. Спину обдало жаром от громкого «Ага!», подгоняя. Его заметили. Зажмурившись, не переставая дышать, он что есть силы, бросился к деревьям. Сердце норовило остановиться, но у него не было права этого сделать.

Началась охота. В этой дикой скачке он был жертвой, а охотнику только и оставалось, что загнать свою добычу в ловушку. Крики Алексея напоминали лай собак — диких загонщиков, кусающих прямо в шею. Разящих без промаха, быстрых молний с запахом смерти на зубах. А на кого похож он? Может на кролика или скорее на оленёнка с грустными, влажными глазами? Не имеет значения — в любом случае он беззащитен.

Безликие стволы — такие безразличные к чужому горю — редели, возвышаясь одинокими свечками впереди. А за ними, сокрытое от чужих глаз в прочной клетке растительности, поле колосков пшеницы. Такой высокой, что ему приходится прыгать, высматривая, куда сделать шаг. Но он маленький и если где-то здесь притаится, безумец никогда его не найдёт. Так он и поступает — падает на коленки, борясь со страхом и ползёт пока вконец обессиленный, замирает где-то бесшумной тенью. И только глаза бегают в разные стороны, подмечая любые перемены в окружающем мире. Мурашки ползут по коже от шагов, с хрустом ломающих колосья. Так далеко и одновременно здесь — в его голове, как паразит навсегда поселившийся внутри.

Море золота тускло светится при лунном свете, раскачиваясь взад и вперёд от лёгкого ветра. Взмывает вверх зияющее дырами одеяние пугала, пугая разве что наспех нарисованными чертами лица — такими кривыми и неправильными. Грязный мешок из-под зерна вместо головы и несколько пучков сена торчат из него, как облезлые мышиные хвостики. Он качает своей мешковатой головой, как бы подтверждая то, что всё видит.

«Да-да, — говорят глаза — пуговицы. — Он уже близко и он тебя поймает».
«Так помоги же мне!» — Кричишь ты и блики в пуговках на секунду становятся задумчивыми.
«Нет, это твоя судьба» — отвечают они и пугало снова становится самим собой, без какого-либо намёка на разговоры.
А в округе всё настолько тихо, что невольно дёргаешься, услышав в двух шагах от себя этот голос.
- Ушёл. Значит не судьба.

Миша ждёт ещё несколько минут, прежде чем облегчённо выдохнуть, более не улавливая шорохов уходящих шагов. Неужели у него получилось? Счастье захлёстывает, как алкоголь, расслабляющее действуя на мозг. Он выжил, он сбежал и теперь может вернуться домой. Туда, где за спицами сидит бабушка, где мама ласково гладит по голове и отец делает ему деревянный самолёт. Туда, где нет запаха крови, где гнилью не сочатся стены и краской пропах каждый уголок. В конце концов, туда, где нет холодящего кожу свиста и проклятых глаз Алексея, навсегда ставшего кошмаром для него. Вдох. Выдох. Как приятно дышать воздухом! Никогда до этого сердце так не радовалось просто от того, что может стучать. Мимолётный взгляд на пугало, говорит: «Пусть тебе будет стыдно, глупый мешок зерна. Видишь, я выжил! На мне моя голова!» Готовый подняться, распустив невидимые крылья и в небо податься — туда, где ничего ещё не видел. Ножки будто бы никогда не болели, с лёгкостью отзываются на тысячи твоих команд и глаза никогда не глядели, на пестрящие цветом звёзд мириады.

Поднявшись, раскинув руки навстречу небу, он не понял, когда снова упал. Не смог объяснить, почему холодом вдруг пронзало шею, а после её же обдал дикий жар. Не успел подумать, почему вдруг перестал чувствовать тяжесть ног, почему руки резко вскинулись, хотя вроде бы он так не мог. С чего бы ему показалось, что мир стал неправильным и, слишком уж лёгкой стала голова. Нельзя же зубами дышать, а глазами кушать? И почему в ухе земля, а в носу золотых колосков голоса?

«Всё это слишком неправильно», — но он не успел додумать, мрак поглотил его разум. Весь мир заполнила пустота…

*****

Подвал ласкал его кожу лёгким холодком, тиканье часов убаюкивало, но руки продолжали создавать шедевр. Дым от зажжённой сигареты позволял отвлечься от дразнящего запаха гнилой плоти. Пол был липкий, ботинки неприятно чавкали при каждом шаге. В середине комнаты стояло то же избитое временем кресло. Из рук капает и кисть невольно выскальзывает из пальцев.

*****

Запись 11.
- Весьма интересные размышления…
- Нет-нет, послушайте! Я нашёл способ, нашёл способ, как выжать из шестерёнок и болтиков масло, как заставить их лицо полыхать ненавистью, страхом. Я сделал невозможное — заставил кукол смеяться от боли и плакать, имея надежду.
Скрип.
- Алексей, я старый врач и повидал на своём веку многое. Вы опасны для общества и если так умны, как предполагаете, то попытайтесь ответить на следующий вопрос. — Почему я не отправил отчёт о вашем психическом состоянии в нужные инстанции?
- Вы дали ответ в вопросе. Потому что вы старый врач и повидали на своём веку многое. А ещё, потому что вы не можете отправить отчёт.
- Как это не могу? Я обученный специалист, моя практика составляет более двадцати лет работы с…
- Вы не можете отправить отчёт.
- Вы держите меня за дурака?
- Нет.
- Тогда почему я не могу этого сделать?!
- Потому что вы мертвы.
- Ч-что?!
- Вам никогда не казалось странным, Самуил Эдуардович, то, что я ваш единственный посетитель? Что когда вы зовёте секретаршу — она вам не отвечает? Не казалось? — Голос медленно срывался на хохот, злорадствующий, дикий, с алым пламенем в глазах.

На мгновение воспоминание воспламеняется ярко-ярко и всё видится так, как было тогда. Свежо возникает образ психолога, с ужасом смотрящего на лежащее рядом, собственное тело. Он без сил падает обратно в кресло, отворачиваясь, убегая, не в силах поверить в свою смерть. Только Алексей зловеще смеётся будто бы от очень забавной шутки. В ярости, призрак Самуила Эдуардовича бросает в пациента бумаги, ручки, словом всё, что есть на столе. Как будто это сможет что-то изменить.

- Отправит он отчёт, как же! — Грохочет Алексей, утирая выступившие слёзы.
Сокрушённо, привидение, закрывая лицо, шепчет: «Чудовище».
- Ну, что же, дорогой врач — давай порисуем?! — Дико поблескивая глазами, кривя рот в безумной ухмылке, Алексей поднимает с пола карандаш и несмятый листок. Жуткий, пробирающий до костей, оглушительный вой сотрясает комнату. Отдавшись во власть скорби, призрак сотрясается от рыданий, пряча своё лицо от безумного художника.

Сейчас в полуразваленном кабинете бывшего психолога бушует только один монстр. Это здание снесли через несколько дней, погребая под обломками воспоминания выдающегося врача. Единственную ошибку он совершил в своей жизни — впустил этого человека в свой кабинет.

*****

В середине комнаты стояло то же избитое временем кресло. Портрет был давно закончен, но Алексей остался здесь, чтобы полюбоваться ещё несколько минут. «Невообразимо» — думал он, глядя на мальчишку.
Футболкой одного из мальчиков он вытирал косу. Одежда напиталась подвального смрада, но это не имеет значения. Ему нравилось сравнивать свою картину с оригиналом, нравилось слизывать капающую с рук кровь.

В кресле с длинной спинкой сидел Миша. Его детские ручки обхватывали голову. Собственную, покоящуюся на коленках. Штанцы насквозь промокли от крови, с ботинок глухо капало. На месте отрезанной головы «сидел» грязный мешок из-под зерна, глаза — пуговицы зловеще бликовали. Наспех нарисованные черты лица — самая безобидная деталь в этой ужасающей картине.

*****

«Стоит непременно подать заявку на создание выставки» — думал Алексей, копая бездонную яму.
Земля принимала тела детей одного за другим, навсегда погребая их в своих недрах. Медленно тлела окровавленная одежда, распространяя зловонный запах в округе. От них осталась только кучка земли.
Алексей похоронил детей рядом с могилой Самуила Эдуардовича. Прошло всего два месяца…

(Комментарии автора: насколько вы понимаете, это не конец истории..).