Он косит детям головы. Глава 6

Все люди, черт возьми, так созданы от века:
Тщеславие — рычаг всех действий человека.
Вот вам та доброта, та совесть, правда, честь,
Которая у них в их жалких душах есть!
(«Мизантроп» Жан-Батист Мольер).

Удивительно насколько легко обмануть простодушные умы людей, даже самых замысловатых и осмотрительных. Достаточно преподнести им это как нечто совсем новое, захватывающее и поразительное — даже если оно таковым не является. Люди голодны, они бросаются на любое преподнесённое им блюдо и пьют за здоровье, размешивая в своих бокалах яд. Люди глупы и малодушны, если верят в то, что их сложно обмануть.

Уже через несколько недель все столбы пестрели яркими листовками, привлекая к себе взгляды прохожих. Уважаемый художник в городе — как такое пропустить? Надень свой самый лучший костюм и приходи на выставку невероятных шедевров, потому что именно там ты сможешь взглянуть на старые вещи по-новому. Или же просто покрасоваться собой в обществе таких же, как и ты напыщенных идиотов. Выбор за тобой. Если он у тебя есть.

От лица Алексея.

Даже и не знаю, почему они приходят сюда. Явно не за тем, что поглядеть на мои картины — это уже в прошлом. Возможно тысячу лет назад, когда картинная галерея была чем-то особенным и новым, люди приходили туда чтобы взглянуть на картины. Сейчас же, сложно действительно определить истинные мотивы приходящих «ценителей искусства». Но для меня он ясен, стоит лишь взглянуть на них. Все эти расфуфыренные дамы, такие милые и беззаботные в своих кудряшках и их спутники, переживающие лишь о том, чтобы у кого-то ни были такие же, как у них часы. Тряпки и безделушки. Подумать только! Интересно, а как выгляжу я в их глазах? Может горделивым и напыщенным индюком? Или, таким себе, дурачком, танцующим с бубном около своих «помазушек»?

Забавно, что они никак обо мне не думают. У них просто нет времени. Оно уходит на то чтобы привлечь внимание окружающих к своей персоне. И несмотря на то, что это выставка посвящена картинам, для меня это парад людей. Их грязного ничем, не прикрытого нарциссизма и провонявших светскими идеями душонок.

Ловлю на себе взгляд больших голубых глаз, таких невинных, прикрывающих в голове похотливые мысли и плотские желания. Почти физически чувствую, как он скользит по спине, останавливаясь на ягодицах. Мысленно отсчитываю секунды. Вздыхает ровно на шестой. Оборачиваюсь, встречаясь лицом к лицу с удивлёнными глазами и вспыхнувшим румянцем на щеках. Начинаю жадно изучать её тело, глазами снимая всю одежду. Пусть думает, что я тоже в ней заинтересован. А в голове уже зарождается видение скорбящей над окровавленным тельцем новорождённого дитятка, Мадонны. Улыбаюсь краешками губ. Она подходит, почти проплывает сквозь толпу людей, останавливаясь рядом.

- А я сразу поняла, что это вы — художник, — говорит, как маленький ребёнок, в надежде получить похвалу. Почти по-настоящему удивляюсь.
- Правда? Что ж, отдаю Вам должное, никогда не встречал такой проницательной молодой леди. — Позволяю улыбке стать шире при виде того, как изумительно она краснеет.
- Вы мне льстите. Знаете, у Вас очень необычные картины. Некоторых сюжетов я сама не могу понять…
«Не удивительно, ты даже собственной беременности не замечаешь».
- С величайшим удовольствием буду рад Вам всё объяснить. — Учтиво предлагаю ей пройти вперёд, незаметно вдыхая аромат каштановых волос.

Останавливается напротив небезынтересной картины, изображающей мальчика с искусственной улыбкой и толпой серых людей позади. Как же его звали? Да не важно, как модель он был слишком скупым. Пришлось силой доставать из него эту улыбку. Но, тем не менее, картина получилась неплохой.

Мне всегда нравилась философия. С помощью неё человек может обыграть любой свой порок и даже открытое безумие. Достаточно лишь убедить окружающих, что это хорошо составленная аллегория. А далее, чисто в развлекательных целях, отойти и посмотреть, что из твоего маразма раздует общество. Оглушительно хохочу в душе, слушая, как они приписывают мне качества необыкновенного философа и всё звенят этими своими часами — помереть со смеху можно.

- Что Вы изобразили здесь? — спрашивает, глядя на меня глазами полными восхищения.
- Притворство.
- Но притворство не порок? — Так и не понимаю, спрашивает она или утверждает. Я занят всё теми же мыслями о Мадонне.
- Притворство — прибежище слабых, а слабые часто бывают жестокими, ибо они не останавливаются ни перед чем, дабы устранить последствия своих ошибок, — выпаливаю на одном дыхании, вызывая на её лице недоумение.
- Но все мы совершаем ошибки! — Потише, девочка, не стоит вот так резко повышать тон. Теперь в мыслях моя Мадонна начинает умирать. Медленно и мучительно.
- Слабые не хотят себя в этом останавливать. Поэтому притворство — порок, — говорю с долей сарказма, специально делая акцент на нужных словах. Знай своё место!

Её личико слегка преображается, губки едва заметно дёргаются. Один — ноль в мою пользу.
Ведёт меня дальше к одной из самых роскошной среди моих картин. Ума не приложу, что ей здесь показалось неясным. Забывая о девушке, на секунду возвращаюсь в тот момент, когда рисовал её. Когда держал его тёплые внутренности в своих руках, чувствуя, как кровь пульсирует в них. Сразу же на смену этих ощущений приходит воспоминание из далёкого детства: Я с отцом на скотобойне. Он потрошит свинью, бросая кровавое месиво кишок на стол. В мои руки падает желудок. Отец кричит мне вымыть из него кровь и прочую мерзость. Через несколько секунд меня тошнит.

- Такой ужасающий образ, — этот поистине ангельский голос выдёргивает меня из прошлого. — Вы показали здесь обжорство?
- Чревоугодие — если быть точным. Но, здесь я изобразил нечто большее. Поглядите, он наматывает на вилку собственные внутренности и выходит, ест самого себя. Мы не замечаем, когда страсти начинают управлять нами, слепо идём у них на поводу, начиная с чавканьем глодать себя изнутри и воспринимая это как величайшую милость, — останавливаюсь, охваченный гордостью, при виде её крайнего изумления. А почему бы не сделать Мадонну голодной?
- Это так гадко. На словах всё так, но кому понравится поедать самого себя? — морщится, отворачиваясь от картины.
«О, я уверен, ты бы уплетала даже своё дитятко, без каких-либо зазрений совести, гонимая лишь своим животным инстинктом самосохранения» — эти мысли так и лучатся саркастической ухмылкой, но я наоборот, делаю грустную мину.
- Такова природа людей, — произношу обречённо, мол «А что я могу с этим сделать?».

Кажется, у нас появился хвост, я чётко вижу крайним зрением какого-то молодого человека, осторожно подслушивающего наш разговор. Взгляд слишком осторожный, слишком обдуманный и жёсткий. Про себя ругаюсь. Никогда не любил полицейских и им подобным. Все эти дубинки, наручники, громкие крики и запах трёхдневного пота — с привкусом жухлой капусты — исходящий от них.

«Ты можешь засунуть рацию в любое место и следить за мной сколь угодно, но тебе никогда не вывести меня на чистую воду», — непринуждённым шагом отправляюсь дальше, слегка задев рукой талию моей спутницы. Что за краску она держит за щеками? Никогда не видел такого изумительно-яркого румянца.
- Как Вы думаете, какой порок изображён здесь?
Стоит сказать, что этот мальчишка был моим любимчиком по части эмоций. Я и сам получил захватывающий опыт, наблюдая за ним. Я был ослеплён яркостью его страха. Трудно было уловить эти секунды, но ещё труднее выдумать искусную аллегорию.
- Здесь изображено самоубийство, но я не понимаю, почему рядом с мальчиком сидит кролик, — я прямо таки физически чувствую, как шевелятся в её голове извилины.
- Это трусость. Видите ли, человек имеет очень интересную способность — преувеличивать. Не знаю, какой предок научил нас этому, но ему есть чем гордится, потому что это учение мы усвоили отлично. Но человек сделал умнее — он начал искать скрытый подтекст во всех преувеличенных вещах. А после он стал сомневаться, видит ли он кролика или, быть может, это уже нечто иное? И вот теперь мы медленно приближаемся к зарождению сомнений, ведь если перед нами кролик -его можно убить, но если перед нами нечто, что только хочет показаться кроликом — как мы должны поступить? Конечно, образ кролика аллегоричен. Нерешительность подводит человека, а после уже его собственный стыд.
- Чего же он стыдиться? — Мне хочется снести ей голову, глядя в эти исключительно глупые глаза.
- Своей нерешительности, а после боится осмеяния обществом за ту великолепную способность — преувеличивать. Под гнетом общественности много чего становится «понятным». Человек — слишком публичное создание. Именно, поэтому из, казалось бы, совсем разных чувств у него рождаются новые, неожиданные ощущения. Например, из страха — ненависть к себе. Вы знали, что ненависть может быть хронической? Я нахожу это состояние как болезнь, — продолжаю грузить словами её и без того напряжённый мозг, очаровательно улыбаясь при этом.
- Так почему же он себя убил?
- Потому что он труслив. — Моему разочарованию нет предела. Иногда я удивляюсь самому себе: «Зачем объяснять и без того понятные вещи глупцам?» Они только тратят воздух, оставаясь при этом всё тем же пустым местом. Прискорбно.

Разочарованно направляюсь дальше, оглядывая свою картинную галерею.
Что-то заставляет меня остановиться около той картины, самой последней и самой восхищающей. Но даже сейчас я удивляюсь. Он был без эмоций, совсем пустой и серый. Разве так бывает? Вот, наверное, почему у меня не было идей на счёт него. Сложно, крайне сложно работать с такими людьми. Именно из-за серых я начал убивать. Мне хотелось поймать их, укусить. «Вот же она, вот твоя эмоция! Давай, плачь!» Но даже сейчас, я прекрасно помню — он не показал мне ничего. Ни единой капли страха, ни одной песчинки ненависти. Просто ничего!

«Твой образ здесь соответствует истине, потому что даже пугало излучает больше эмоций, чем это каменное лицо!»
Меня передёргивает, когда та девушка подходит слишком близко, стараюсь отойти подальше. Детство возвращается, громко напоминая о себе плохо пахнущими воспоминаниями. И я снова чувствую вонь тёплых потрохов, а к горлу поднимается что-то горькое и обжигающее, как желчь. Все запахи смешались в один комок почерневшей запёкшейся крови и для меня мир на секунду становится кроваво-вишнёвым. На ходу отвечаю на её незаданный вопрос, пока ноги несут меня на свежий воздух.

- Двуличность…
Всё вокруг движется и гудит в каком-то причудливом танце, где одежды начинают пестреть самыми невероятными цветами спектра, вызывая ещё большую головную боль. Мне даже кажется, что среди всего этого убранства мелькает что-то запачканное проклятыми красными пятнами. Теперь они горят у меня в глазах, прожигая дыру в мозгу.
Холодный воздух опаляет лёгкие и мне становится лучше, в голове проясняется. Такого никогда раньше не было… Слышу стук каблуков позади и оборачиваюсь.

- С Вами всё в порядке? — спрашивает всё та же девушка уже обеспокоенно.
У меня возникает странное желание пригласить её к себе… в подвал. Случай как нельзя кстати! Горизонт пуст, что навевает мысли об увиденном ранее полицейском и вызывает излишнюю подозрительность. Ничего.
Притягиваю её к себе, властно обнимая хрупкие плечи и нашёптывая одну из тех приторно-сладких фразочек, что обычно говорят влюблённые. Она даже не пытается отстраниться и подчиняется, чем только вызывает желание играть дальше. Я уже готов предложить ей сесть в машину и продолжить вечер у себя в доме, но что-то заставляет взгляд подняться выше её кудрявой головки…

Он стоял там, освещённый светом из окна и каждая царапина на нём виднелась чётко. Одежда была такой, будто её спасли от пожара и зияла почерневшими дырами. Я слышал гулкий звук падающих капель, ударяющихся о стенки моей черепной коробки, как потёки воды о камень. Мои руки начали слегка подрагивать, дыхание сбилось от сковавшего тело ужаса. На его лице красовалась рваная кровавая улыбка, со свисающими щеками — лохмотьями, а взгляд оставался испуганным и невинным, как у оленёнка. Я вспомнил, что его зовут Павлуша.

- Я даже не ожидала, что когда-нибудь смогу стать достойной такого человека, как вы…
Половину из её красноречивого монолога я уже пропустил и возвращаться к нему не намерен. Веки то опускаются, то поднимаются и где-то после второго круга силуэт исчезает. Но моё дыхание слишком сбивчивое и адреналин в крови зашкаливает. Тонкая ткань рубашки прилипает к влажному телу, я чувствую, как по спине стекает капелька солоноватого пота.
- Да заткнись ты! — выпаливаю, резко отталкивая её от себя.
От неожиданности девушка теряет равновесие и падает, но мне сейчас не до неё.

Широкими шагами направляюсь к машине, слыша позади тихий плач той юной особы и гневные вскрики. Единственное что меня сейчас заботит — это наличие таблеток. С глухим стуком машинная дверь захлопывается, а руки тянутся к бардачку. Пусто. Ругаюсь про себя, заводя мотор и через несколько секунд уже лечу по трассе, подскакивая на выбоинах.

«Значит, галлюцинации снова дают о себе знать, кто бы сомневался, что будет по-другому…»
Я не принимаю таблетки уже более двух месяцев и за это время уже надеялся избавиться от этих глупостей. В конце концов, я забыл, что мою болезнь можно лишь на время залечить. Странно, но подобное озарение часто приходило ко мне во время бесед с Самуилом Эдуардовичем. «Что я здесь делаю?» — задавал я сам себе вопрос, глядя на пустое кресло передо мной. Часто я удивлялся, зачем вообще прихожу туда, потому что заброшенный кабинет со временем не изменялся, лишь обрастал паутиной и покрывался пылью. Тело психолога так и оставалось лежать на грязном полу, уставившись в полоток, почти такое же по цвету, как и пыль вокруг. Как выловленный из воды утопленник с почти почерневшими губами и полупрозрачными рыбьими глазками. Он никогда мне не нравился.

Всю дорогу мне казалось, что мир за стенами железной коробки машины преображается. Что-то отягощает воздух, он становится почти жидким, покрывая стёкла испариной. Деревья по обе стороны дороги выглядят слишком недоброжелательно, мне чудятся в них стражники с поднятыми копьями. Две полоски света освещают дорогу впереди. В глаз попадает какая-то соринка.

Что-то небольшое, размером с мяч, бежит через дорогу. Я не успеваю среагировать, пытаясь протереть глаза и слышу лишь приглушённый удар, а после — неприятный хруст, от которого по спине пробегает холодок. Я резко останавливаю машину.

Голова начинает слегка кружиться. В темноте сложно заметить детали, но я упорно ничего не вижу. Ни кровавого пятна, ни сбитого животного. Колёса автомобиля тоже чистые. Что-то неприятно сосёт под ложечкой и без каких-либо остановок и посторонних мыслей я продолжаю путь домой, сконцентрировав всё внимание на дороге.

В доме, как всегда, тихо. Причудливые запахи краски витают в воздухе и действуют как успокоительное, попадая в лёгкие. Вдыхаю этот причудливый аромат полной грудью, оставляя все свои переживания на потом.

«Интересно, а сколько их придёт завтра, чтобы поглазеть на мои картины?» — лезут в голову забавные мысли, пока я отсыпаю таблетки из разноцветных баночек. Распихав антидепрессанты по карманах, чувствую облегчение, закидываясь таблетками как тик-таком. Даже не представляя, сколько уже времени, ибо все часы в моем доме молчаливо стоят, не раздеваясь, падаю на кровать.