А мы всё шли…

А мы все шли по неизменной пыльной дороге, вытоптанной следами тысячами наших предшественников. За спиной у нас болталось пропахшее гарью от сгоревших надежд прошлое, а впереди маячило ещё неизвестное и потому прекрасное будущее. А пыль всё ровным столбом провожала нас по дороге, поднимаясь в воздух от наших шагов. Безмолвный спутник…

Что-то безразлично хрустело под ногами, нагоняя сонливость. Дорога упрямо шла ровно вперёд, без единой выбоинки и малейшей ямки, словно вселяя в нас решимость. Но мы не надеялись, ведь слишком сильно позади тянулась шлейфом гарь. Мы шли, потому что у нас не было выбора.

А небо пело над нами, небо завлекало нас своей голубизной. Ясность, чистота и, казалось бы, благословение самого Бога отражались в нём — как далёкая недосягаемая мечта. И рука невольно сама тянулась вверх, желая хотя бы кончиками пальцев ощутить прохладу кристально чистого небесного озера в вышине. Но всё, чего она касалось, была всё та же пыль — как напоминание о земном, низком и реальном. Тогда наваждение на секунду развеивалось и мы продолжали идти, потупив взор. И так каждый раз. Мы стыдились своего желания взглянуть вверх, чтобы не пасть ниц перед его очарованием, но глаза всё равно ползли наверх, забываясь в красоте.

Как можно одновременно и любить и ненавидеть? Но это именно то, что мы чувствовали к небу. Мы обожествляли его, стремясь ввысь и ненавидели за тупую боль, что ещё долго не оставляла нас после падения. И если наше отношение к небу было неоднозначным, то к дороге оно было у всех одинаковым — его не было. Мы шли, потому что нужно идти, мы шли, потому что больше ничего не оставалось. Если не идти, то, что тогда делать? — спрашивали мы себя, отбрасывая в сторону сомнения. Ведь это мы не вечные, а дорога была всегда — значит, все шли по ней. Все шли и потерялись, точно так же, как и мы…

Нам было страшно. Страшно от того, насколько мы к ней привыкли. Ведь вокруг нас был целый мир, но из него всего мы знали только дорогу. Дорогу и, быть может, небо. Но мы не знали лугов, полей, деревьев, рек и лесов. И пускай на наш короткий век была отведена лишь узкая полоска дороги — мы были готовы держаться за неё до конца. Дорога — наша точка отсчёта, точка начала и конца. Она либо могла быть пройдена, либо нет. А реки, леса, луга — всё это нельзя было объять за несколько часов, дней, недель… И пускай по дороге мы шли годами и она оставалась для нас неузнанной — нам было бы больно терять ту часть пути, которую мы уже прошли, решись мы сойти с неё.

Страшно, когда у тебя ничего нет, но страшно и иметь что-то. Страшно распоряжаться тем, что ты имеешь, страшно принимать решения. Мы не хотели. Нам было так одновременно и проще и сложнее, хотя, конечно, больше проще. Но так же и мучительнее. Ничего кроме фанатичного следования за неведомой целью — это то, чего мы не могли понять до конца и то, с чем были готовы смириться. Пускай так, чем нести на себе хоть одну крохотную травинку и думать за её будущее.

Мы, по сути, не умели… Идти, терпеть, ненавидеть и ждать — это оказалось проще принять для себя. С этим, оказывается, было жить легче.

А день проходит и наступает ночь. Солнце садиться и восходит луна. Пыль всё так же скрипит под ногами и висит в воздухе серым столбом, словно утренний туман. И тянется за спиной шлейф гари, а впереди маячит будущее. Ещё неизвестное и потому такое прекрасное…