Дача

Книга писалась очень медленно, крайне медленно и, соотнеся время и скорость, я понял, что, если все будет продвигаться такими темпами, мне ни за что не преодолеть это расстояние. В моей голове уже крутилась сумма неустойки, которую я должен буду выплатить издательству в случае фиаско. От этих мыслей голова ежедневно болела, даже отношения с женой ухудшились, потому что я стал нервным и раздражительным. Вот тогда-то я и вспомнил про дачу, которая досталась мне от родителей, а тем, в свою очередь, от кого-то там еще, я этим фактом никогда не интересовался: мне было все равно. Что самое интересное, ни родители, ни я ни разу там не были. Родители не ездили туда в силу неизвестных мне причин, а я — в силу того, что родители там не появлялись, соответственно, один я туда не приезжал, пока был маленький, а повзрослев, я про нее уже как-то и подзабыл. И тут такая возможность выпала! Я всерьез полагал, что уединение и свежий воздух обязательно поспособствуют новому витку в развитии моего подувядшего таланта. Скорее, скорее, нужно было ехать туда немедленно! Я уже предчувствовал сенсацию по поводу выхода моей очередной книги!
Я наспех набрал телефон отца (память не подвела) и, кажется, даже пританцовывал от нетерпения, пока в трубке лились неспешные гудки. Наконец, старый хрыч (прости, папа) снял трубку. Телефонные провода принесли его скрипучее «Алло».

- Алло, папа, это я, — в спешке я даже забыл поздороваться, — у меня к тебе очень срочное дело…
- Здравствуй, сынок, — спокойно ответил отец (если он и был удивлен, то мастерски это скрыл). — Спасибо большое, что позвонил, у меня все хорошо, не стоит беспокоиться.
«В своем репертуаре», — раздраженно подумал я.
- Извини, папа, добрый день, как твои дела, — быстро проговорил я. — У меня к тебе дело государственной важности!
- Ты из-за этого звонишь своему старику-отцу? — в голосе отца послышался сарказм. — По делу государственной важности? А про здоровье мое ты не хотел бы узнать? А, может, я при смерти лежу? Все-таки мне уже за шестьдесят.
«Все язвит, валенок хренов».
- Не драматизируй. Я слышу, что ты здоров. Люди при смерти так не разговаривают, — не выдержал я. — Мне всего-то надо было узнать насчет этой дрянной дачи, а ты начинаешь выяснять отношения…
Отношения… Между мной и отцом их не стало после смерти мамы…
- Насчет какой дачи? — тон отца сменился. Вот только недавно он разговаривал в резкой форме, сейчас же его голос был… жалок, что ли. Или… испуган?
- Той самой, что вы купили с мамой в девяносто первом, — напомнил я, удивленный такой сменой настроения отца.
- А… зачем тебе? — тихо поинтересовался он.
Вздохнув, я кратко поведал о моих грандиозных планах — он ведь даже не знал, что его сын-неудачник еще что-то мог в этой жизни. Отец, помолчав, кротко попросил:
- Можно, я приеду?..

После смерти мамы я практически не общался с отцом. Изредка только мы обменивались дежурными краткими телефонными звонками да открытками с поздравлениями. Постепенно и эти крохи общения сошли на нет. Все разрушила мамина смерть. Чего греха таить, отец всегда был человеком вольного поведения и не гнушался связями на стороне, не особо при этом скрываясь. Мама же моя, человек тонкой душевной организации, молча сносила все обиды со стороны мужа, не ругаясь и не устраивая скандалов. Любила, наверное. И эта тяжесть, что копилась годами, просто в один далеко не прекрасный день так надавила на сердце мамы, что оно не выдержало. Тогда что-то надломилось во мне и я отстранился от отца. Нет, я не презирал его и ненависть тоже не испытывал, я был равнодушен, потому что равнодушие бьет больнее эмоций, так же как и молчание иногда звучит громче слов…
Отец жил в том же городе, что и я, однако же мы после смерти матери не виделись: я этого не хотел, а он был слишком горд и занят собой, чтобы обращать внимание на такого неудачника, коим он всегда меня считал. Иногда мы пересекались в людных местах, но это было не более, чем мимолетный взгляд, который иной раз мы бросаем вскользь равнодушно на своего давнего знакомого…
Но время неумолимо. Не пощадило оно и отца. Прежний лоск и апломб его исчезли, лицо сморщилось, а женщины из его окружения, так же как и остатки седых волос, куда-то исчезли, будто и не было их вовсе. Он стал одинок и никому не нужен, я же тихо радовался этому, думая, что жизнь его размазала, как манную кашу по тарелке. А иногда мне становилось грустно: все-таки это был мой отец…
И вот сейчас мне он понадобился. Да, я вспомнил о нем не из-за заботы или любви, а сугубо в своих интересах, но позвонил же! И даже номер не забыл. Ожидая приезда отца, я отметил, что легкое волнение потрясывало мои руки. Жену и дочь я предусмотрительно отправил к теще: незачем им видеть эту встречу. Мне было стыдно, сам не знаю за что, но я упорно гнал это чувство от себя, а оно не желало исчезать.

Ровно через два часа после телефонного разговора раздался звонок в дверь. Я открыл. На пороге стоял мой бедный отец, такой жалкий, что я едва подавил в себе желание обнять его. Но… видно, жесткость передалась мне по наследству, поэтому я только сдержанно пожал его теплую сухую руку и кивком пригласил войти.
Неловко присев на краешек кресла, отец поглядел на меня:
- А ты изменился, сынок.
- Ты тоже, папа, — сухо сказал я, все еще боясь, что он заметит мое волнение.
Но он не стал заострять на мне свое внимание, а уставился взглядом на узор обоев за моей спиной.
- Знаешь, — начал он, так же избегая глядеть мне в глаза, — я хотел давно с тобой поговорить, но не получалось. То ты был мал, то я был глуп, то мамина смерть… И эта стена между нами. Мы — ты и я — построили ее очень прочно и высоко. А зачем? Для чего? Никто теперь из нас не ответит. Я не буду говорить тебе о том, что я хороший и правильный, нет. За то, как я жил, я наказан вполне и это самая справедливая кара за мои поступки. Не за тем я сюда пришел, чтобы твое прощение вымаливать. Может, ты когда-нибудь простишь меня сам… Речь не об этом сейчас. Давеча в телефонном разговоре ты упомянул о нашей старой даче, на которую ты хочешь ехать для написания своей книги. А ты никогда не задумывался над тем, почему мы туда никогда не ездили? Почему ты там ни разу не был? Мы-то с мамой были там… один раз, — он вздрогнул. — Дело было в июле. Мы поехали туда разбирать старые вещи, доставшиеся от прежних владельцев, чтобы подготовить дачу к следующему сезону. Дачный домик был очень старый, внутри пахло плесенью: там давно не было хозяев. Мы с мамой решали, как и что там будет, надеялись, что приведем его в порядок и отделаем так, что он превратится в сказочный дворец. Мы остались там ночевать. Среди ночи я проснулся от стука: кто-то настойчиво барабанил в деревянную дверь дома. Тихо, стараясь не разбудить маму, я подошел к двери. Изнутри она вся была покрыта слоем непонятного белого налета, от нее шел холод и кто-то с улицы жалобно просил, чтобы его впустили. «Холодно тут, впустите» — вот примерные слова этого неизвестного. Даже спросонья я понял, что тут что-то не так: лето же на дворе! Я не отвечал, а голос за дверью стал грубее и превратился в истошный вой. От сильных толчков дверь ходила ходуном. Тут уже проснулась твоя мама и мы оба, испуганные, просидели всю ночь за этой дверью, моля Бога, чтобы она выдержала бешеные стуки и царапанья. На рассвете все смолкло, но мы долго еще боялись выглянуть на улицу. После я детально изучил дверь изнутри и снаружи…

- И что же это был за налет? — спросил я, весьма заинтригованный красивой сказкой, но не более.
- Это был иней, — отец взглянул на меня со страхом. — Сынок, разве бывает иней в июле?
- На Северном Полюсе — да, — пожал плечом я.
- А снаружи дверь была будто медведем поцарапана… — Отец не слышал меня. — В тот же день мы заколотили все окна и двери, собрались и уехали оттуда, решив больше в эти края не возвращаться.
- А вы у соседей не спрашивали? Может, это какой-нибудь алкаш за бутылкой лез, — сделал неуклюжую попытку пошутить я.
Отец покачал головой:
- Спрашивали, они еще удивлялись, почему мы так спешно уезжаем, да еще и заколачиваем там все? Они ночью ничего не слышали и не видели. Мы же ничего рассказывать не стали: мало ли, подумают еще, сумасшедшие какие-то. Наплели что-то про травлю тараканов и уехали оттуда навсегда…
«Хорошо, что жена не слышала эту историю, а то точно не пустила бы меня никуда», — подумалось мне…
- Пап, а где она находится, эта дача? — невинно поинтересовался я.
- На 47-м километре, в Лопухово… А зачем тебе? — спохватился отец. — Ты что, туда ехать собрался? Это же опасно, не надо тебе туда!
- Никуда я не собрался, — отмахнулся я. — Я по этой истории роман напишу, просто спрашивал факты, не более того.
Отец схватил меня за запястье и больно сжал.
- Обещай, что не поедешь туда! Дай слово!
- Обещаю, обещаю, — поморщился я и выдернул руку. — Слово настоящего бойскаута…
Когда я провожал отца к двери, в мозгу теплилась поганенькая мыслишка: эх, папка, не бойскаут твой сын и таковым никогда не был…

- Да, любимая, доехал нормально. Нет, пробок почти не было, только на выезде из города немного. Как там Соня? Когда проснется, передай, что папа ее очень сильно любит и через несколько дней приедет обратно домой, к ней и маме. До встречи, дорогая, целую нежно тебя и нашу принцессу.
Нажав кнопку отбоя, я озадаченно посмотрел в зеркало, мутноватая поверхность, которого отражала еще молодого, но уже чрезвычайно утомленного жизнью тридцатилетнего человека, коим я являлся на данный момент. Несколько дней? Да, у меня есть несколько (а точнее пять) дней на то, чтобы написать новый литературный опус. Сроки поджимали, редактор напирал, а у меня еще не было написано больше половины книги. Это при том, что половину гонорара я взял (ну ладно, выпросил) вперед, чтобы погасить долги. В издательстве пошли мне навстречу, взяв во внимание мои предыдущие успехи на литературном поприще (у меня до этого вышли два вполне успешных романа). И вот я самонадеянно взялся за третью свою книгу, легкомысленно пообещав, что напишу очередное произведение искусства в кратчайшие сроки. Да уж, муза жестоко надо мной подшутила в этот раз, оставив меня одного в самый неподходящий для этого отрезок времени.
Но теперь я думал (нет, я был уверен), что допишу этот злосчастный роман до логического конца и к началу недели с широкой самодовольной улыбкой положу его на стол главному редактору. И этому поспособствует мое краткосрочное затворничество на этой вонючей даче.

Едва я вошел на территорию участка, в моем сердце поселилась угрюмая нелюбовь к этому месту. Как вообще можно было купить такое убожество, напоминающее дом Кащея! Хотя, быть может, в то время эта фазенда еще выглядела более-менее пристойно, кто знает. Я осторожно шел по прелым листьям тополей, которые, казалось, тихо звенели при ходьбе. По свинцовому небу холодный ветер мрачно гнал тяжелые пепельные облака. В воздухе витала неприкрытая осень, которая заполонила собой все: голые деревья, серые крыши домов, даже дальние закоулки моей души. Я обрадовался. Кажется, атмосфера уже начинала действовать на меня, уж коли мои мысли унеслись в царство эпитетов. В конце-то концов, осень здорово в свое время помогла Пушкину, неужели мне откажется посодействовать?
В конце участка я увидел его. Дом стоял, как нищий на церковной паперти: убогий, горбатый, юродивый. Глазницы окон слепо смотрели на мир деревянными досками. Дверь также была заколочена.
Метнувшись в какой-то хилый сараюшко, я откопал там ржавые щипцы, которыми я намеревался выдернуть гвозди. Еще меня удивило то, что за эти годы, видимо, никто не попытался умыкнуть сии принадлежности, что русскому человеку само по себе несвойственно.
Человеку… И тут я замер. А ведь ни одного человека я не увидел, пока искал свою дачку. Не слышались голоса веселых дачниц, мужики не басили на участках. Даже сторожа не было. Странно. Разъехались, что ли, все? Хотя неудивительно: уже октябрь, сбор урожая закончен, чего тут торчать? Но сторож-то уж точно должен был быть… Запил, наверное и смотался в соседнюю деревню. Тем лучше, если я тут совсем один. Больше времени на творчество. С этой мыслью я пошел отрывать доски. Освободив дверь от досок, я увидел на ней царапины, такие, какие оставляет хищник с весьма острыми и огромными когтями. Сердце мое дрогнуло, но, отбросив все сомнения и сорвав замок, я толкнул дверь.
Дом встретил меня тишиной, гардинами из паутины, свисающими с потолка и нестерпимою вонью. Воняло сыростью и дохлыми мышами. Оставив дверь открытой, чтобы в дом попадало немного солнечного света и свежего воздуха, я начал свою экскурсию. Домик был небольшой, но в свое время уютный. Не буду утомлять вас подробностями, скажу только, что второй этаж меня не впечатлил и обосноваться на эти несколько дней я решил на первом этаже, в маленькой комнатке, которая выходила окошками на двор (доски с окон я тоже отодрал). С собой я привез необходимый минимум одежды, кое-какие продукты (жена как знала, что местный магазинчик работать уже не будет) и предметы первой необходимости. Причем моя Света даже положила мне несколько парафиновых свечей, что неудивительно: вряд ли в доме сохранилось электричество.
В комнатке, которую я занял, была старая железная кровать, дубовый стол и обшарпанный стул. Скудно, конечно, но вполне достаточно.
Вытерев со стола пыль, я водрузил на него свою гордость: печатную машинку. Ноутбук был хрупок и зависим от электричества, а моя малышка с достоинством выносила все испытания и не испытывала потребности в энергии. Тем более, мне казалась вся эта обстановка настоящей находкой для талантливого писателя, коим я себя считал. Поэтому я не испытывал особого дискомфорта от отсутствия электричества. Телефон я зарядил дома, зарядку аппарат держал хорошо, а с женой мы договорились связываться в крайних случаях. Я же, чтоб домашние не волновались, должен был каждый вечер отправлять одно сообщение: «Все хорошо».
Отчего-то (наверное, инстинкт самосохранения сработал) заперев дверь на засов и наскоро закусив консервами, я принялся за работу. К тому времени, когда уже начало вечереть и холодать и длинные тени опустились на землю, к моему роману прибавилось уже пятнадцать листов. Я довольно потирал руки: если работа пойдет таким темпом, я не то что уложусь в срок, но и даже сумею приехать на день раньше домой. Перспектива эта так поглотила меня, что пальцы, как заведенные, мелькали над клавишами машинки. Сюжет книги будто стлался из моего мозга, ложась на бумагу ровными строчками.

Я очнулся, когда буквы уже стали расплываться перед моими глазами. Проморгавшись, я огляделся по сторонам: стемнело окончательно. Я стал и потянулся, чтобы размять затекшую спину. С помощью зажигалки я зажег свечу, чтобы большая часть ночи не пропадала зря: зачем спать, когда можно поработать. Перед долгой кропотливой ночью я решил выкурить сигарету. Делал я это крайне редко, в основном потому, что меня курение тонизировало. Выйдя на крыльцо, которое от времени уже подгнило и противно скрипело при каждом нажатии, я с удовольствием вдохнул свежий октябрьский воздух вкупе с сигаретным дымом. Такого сочетания я еще не пробовал, поэтому закашлялся. Кашель мой на фоне тишины поселка прозвучал как зловещее карканье старой вороны и я постарался его унять. Внезапно меня привлекло какое-то движение: вдоль изгороди, в начале улицы, двигался какой-то огонек. Поспешно затушив сигарету, я торопливо вошел в дом и запер дверь на засов. Войдя в свою комнатку, я затушил свечу и стал наблюдать из окошечка за этим источником огня. Он двигался очень медленно и в направлении моего участка. Вскоре этот огонек поравнялся с моим забором и в неясном отблеске света мне обрисовались очертания человеческой фигуры. «Сторож вернулся, алкоголик хренов, — подумалось мне облегченно. — Нагулялся где-нибудь и теперь делает обход». Осознание того, что теперь я не один, приятно согрело мое напряженное тело. Я хотел было выскочить на крыльцо и позвать ночного гуляку, но что-то меня сдержало и я продолжил наблюдать за ним. Между тем, силуэт незнакомца, дойдя до калитки моего забора, остановился и медленно повернул голову в направлении дома (я видел это все в свете факела, который держал незнакомец). На мгновение пламя осветило его лицо и я в ужасе отшатнулся от окна. Боже мой, это было лицо не человека, а какого-то ужасного существа. Лоснящаяся, покрытая какими-то буграми, кожа темного оттенка, нос в виде свиного пятака, круглые желтые глаза и огромный рот, полный длинных острых зубов. Зубы я увидел, потому что эта скотина улыбалась. По крайней мере, мне так показалось, потому что тварь смотрела на мой дом и скалилась как-то… плотоядно. Наверное, этот гомункул услышал мой кашель или заметил огонек моей сигареты.
Задержав дыхание, я наблюдал за этим уродом. Он замешкался у калитки и тут до меня дошло, что он скидывает крючок, которым я, как истинный хозяин, запер ее. Метнувшись к двери, я проверил засов: он был крепок. Но достаточно ли?
Я не хотел возвращаться к окну, так как, при взгляде на этого красавчика, сердце мое начинало бешено стучать. Осторожно, стараясь ничего не сшибить, я начал пятиться в глубину дома. Тишина. Может, мне показалось? И тут крыльцо истерически заскрипело. На него кто-то наступил.
Кладовка. Кажется, днем я видел в дальнем углу кладовку. Бесшумно я пересек комнату, один раз подсветив себе зажигалкой. Зайдя в чулан, я зажег зажигалку и быстро огляделся: как я и думал, в углу стоял небольшой топорик для разделки мяса. Лезвие его было в нескольких местах тронуто ржавчиной, но в целом он был неплох. Не ахти какое, а все ж оружие. Вооружившись им, я вернулся к двери и даже перестал дышать: мне казалось, так тварь уйдет, отстанет, забудет о моем существовании. Но разум отчаянно твердил мне, что теперь вряд ли…
Я слышал его дыхание, мне даже казалось, я слышу, как капают его зловонные (отчего-то мне так казалось) слюни на дерево крыльца. И тут раздался стук в дверь. Тихий, но настойчивый.
- Откройте, пожалуйста, тут так холодно, дайте согреться, — произнес по ту сторону двери глухой, но вполне человеческий голос.
Я молчал, прокручивая в памяти историю, рассказанную отцом. Кажется, они с мамой молчали и просто дожидались рассвета. И мне тоже надо просто молчать и просто ждать рассвета… Господи, как же долго до него!
Между тем стуки в дверь усилились, стали напористее и яростнее.
- Впустите меня, пр-р-рошу, — с едва заметным рычанием повторял голос. — Тут же холодно, я замер-р-зну…
От двери уже шел густой холодный пар, она медленно покрывалась слоем тонкого бархата инея. Я крепче сжал рукоять топорика.
Прошло несколько томительных минут и тут дверь угрожающе заскрипела: в той стороны кто-то пытался ее выломать.
- Пустииии, ууууууу, — взвывало нечто. — Я до тебя доберууусь… Холодно как…
Вместе с ударами, сотрясавшими дверь, прыгало мое бедное сердце. Едва слышно пропиликал мобильник, но я даже не глядел на него: не до этого было.
Сердце гудело, в висках стучало, дверь прыгала под сильными ударами, тишина иногда перемежалась громкими завываниями и скрежетом. Но я молчал. Лишь безмолвно стучал зубами от холода, который шел от двери прямо к моему сердцу…
Так продолжалось… а черт его знает, сколько продолжалось, только внезапно все стихло. Я по-прежнему сжимал в руках топор, готовый к новой атаке, но ничего не было. Только тишина и узкая полоска рассвета в окнах.

Я вздрогнул: в дверь стукнули пару раз.
- Сынок, — голос отца, — это я. Ты в порядке? Открой, пожалуйста.
«Я замерз… Мне холодно, — звенело в ушах. — Впустииии…»
Нет, не обманешь меня, тварь!
Я тихо подошел к двери, откинул засов и притаился. Дверь распахнулась и на пороге возник мой отец. То есть тот, кто им прикидывался.
Сдохни, урод!
Я замахнулся топориком для удара и в этот же миг мой якобы отец бросил на меня взгляд. На его лице появилось изумление.
- Сынок, а что ты де…
С противным чавканькем топорик вонзился в череп моего псевдоотца и застрял глубоко в кости. Тварь медленно стала оседать на землю…
Я стоял, как завороженный, пока из ступора меня не вывел резкий звонок. Ах, да, мобильный телефон. Я достал его из кармана дрожащими руками и принял вызов. Звонила жена.
- Алло, дорогой! Ты в порядке? Слава Богу! Твой отец приехал? Он вчера вечером позвонил и я ему рассказала, что ты уехал на дачу. Он сказал, что выезжает к тебе… Я тебе смс писала об этом, ты прочитал? Алло, алло! Ты меня слышишь? Кирилл…
Больше я ее не слышал, телефон выпал из моих враз ослабевших пальцев. Я кинул взгляд на тело, лежащее на полу: признаков жизни оно не подавало. И тут я расхохотался: вот это да, вот это сюжет для книги… Меня ждет фурор!..

Несколько месяцев спустя…

Психиатрическая больница №3 города Н-ска
Я сидел и творил, я сочинял самый главный роман в своей жизни. Половина книги уже позади, осталось совсем чуть-чуть… Я стану знаменитым!..
- Ну как он, доктор? — молодая женщина с мольбой поглядела на сурового врача. Тот вздохнул:
- Я сожалею, Светлана Владимировна, состояние пациента не меняется: целыми днями он сидит и рисует на бумаге какое-то непонятное существо с большими желтыми глазами и длинными зубами. Острая шизофрения. Иногда говорит сам себе, что скоро о нем узнает весь мир… И стучит зубами, словно от холода…