Стеклянные глаза не плачут. Глава 2

Темнота сгущалась, медленно превращаясь в смолу с запахом дыма. Крик матери отчётливо звучит над ухом: «Ты нас опозорила!» Спину обжигает ударом. Матушка стирает белье… В воздухе разлита мыльная вода. Так скользко. Так холодно.

Матушка стирает белье ночью, дымя в комнате огарками свечей. Воск капает на щёки. Закрой глаза. Закрой, иначе ослепнешь! Спину рассекает ударом мокрой тряпки. Холод режет. Не открывай глаза…
«Мерзавка, у тебя был такой шанс — ты была около самой принцессы!»
Матушка, не надо… Кап-кап — воск на каменных плитах. Хрусь-хрусь — мои пальцы. Глохну от воя, гудящего в голове.
- Прости…

Мрак рассеивается, но здесь тоже темно. Так сладко пахнет. Невольно кашляю, пытаясь приподняться. Горячие капли падают на кожу, кто-то громко всхлипывает совсем рядом.
- Не извиняйся — ты не виновна. Если бы я не позвала тебя, если бы… Ты могла выбраться, — её речь прерывиста и немного непонятна.

А я боюсь, потому что не знаю — кто эта девушка? Боль эхом проносится в голове, резко, принуждая вспомнить. Подчиняюсь, не имея выбора, покорно терпя пульсацию в висках. Мгновенье, два — я теперь осознаю.
Мы в ловушке.

Сквозняк холодными лезвиями танцует на спине. Ладонями стираю с лица чужие… слёзы? Осторожно слизываю капли с ладоней. Во рту вкус ржавчины. Кровь.
- Кто он? — мой голос звучит как-то приглушённо, в горле скребётся песок.
- Он — монстр, чудовище во плоти, — спиной чувствую её дрожь, кажущуюся нервной, но на самом деле это уже просто рефлекс. Защитная реакция беспомощного организма.
Поворачиваюсь, обнимая эту несчастную девушку, лишённую связующей нити между тьмой и светом — лишённую зрения. Что она чувствует? Хочет ли она дальше жить? А если даже и хочет, она не сможет. Горечь. Горечь в её всхлипах, рвущихся наружу, раздирая неокрепшую молодую плоть.

- Зачем он забрал твои глаза? — мои вопросы жестоки, даже слишком, но я должна знать. Попытаться понять.
- Он безумец… чудовище, — она не знает. Какая же я глупая… Даже если бы она знала — стала бы об этом говорить?
Темнота сгущается.

Могло пройти несколько часов, полдня или же всего пару минут — узнать было трудно, считать — мучительно. Он пришёл, казалось, спустя вечность. Я вскочила с места, решительно набросившись на мужчину. Укусить, поцарапать, причинить боль — что угодно, лишь бы выбраться. Он был сильнее меня — схватил за горло, лишая жизненно необходимого воздуха. Придавил не настолько сильно, чтобы убить, но вполне сносно, чтобы остановить. Как хозяин, воспитывающий свою собаку.

Я задыхалась, хватая ртом воздух, слушая свист своих лёгких и крик той слепой девушки. А он бил правильными точечными ударами носком в живот, не оставляя между этими ударами секунды для вдоха. Я не заметила, когда он прекратил — тело ныло от боли, судорожно сжимая мышцы с запёкшейся внутри кровью. Он схватил моё лицо в свои руки и заставил заглянуть в свои глаза.

Всё вокруг окутала морозная до ужаса спокойная синева. И почему-то я подумала в тот момент, что его глаза прекрасны и ещё долго эта мысль жила внутри, даже после того как он хлопнул дверью, оставляя нас во мраке.
Нас.

Она долго ползала по комнате — я слышала эти шорохи, похожие на тянущийся по полу, тяжёлый мешок. Её прикосновения были холодными, сухими и приятными, когда пальцы касались мест с синяками. Ещё пока незаметными, но ощутимыми, ноющими. Я ощущала себя лоскутной куклой, через один квадратик ткани отмеченной кусочком боли.
Слепая девушка грызла свои пальцы — от голода или, быть может, вины? Она молчала, а я думала, что нахожусь в этой клетке одна.

Стало бы мне от этого легче?