Почувствуй. Детский дом

Запись с камеры видеонаблюдения 1.
Та же самая комната. Профессор доел бутерброд и убрал фольгу обратно в портфель. Достал из него газету и начал читать. Спустя полчаса дверь в комнату снова открылась, и в комнату вошёл тот же подопытный. Он молча прошёл к профессору и сел на своё место. Доктор убрал газету в портфель, включил камеру и достал блокнот.

Запись с видеокамеры на треноге.
*Лицо подопытного спокойно и удовлетворено. Уменьшились синяки под глазами, стали шире зрачки*
- Итак, запись-номер-два. Дата: двенадцатое апреля, год одна тысяча девятьсот девяносто восьмой. Время: одиннадцать часов утра… Ло, вспомни, пожалуйста, на чём мы остановились.
*Подопытный немного заторможенно реагирует на просьбу профессора*
- Я закончил тем, что сказал, как убил родителей, и как после этого меня забрали в детский дом.
*Доктор сделал какую-то пометку в блокноте*
- Отлично. Продолжай. Что это был за детский дом? Где он находился?
- В том же штате, это я помню наверняка. Но в другом городе. Не помню, в каком. Это было крайне неприятное место.
- Расскажи подробнее.
- Ну… — молодой человек откинулся на спинку стула и прикрыл глаза: — Это было большое двухэтажное здание, с двумя жилыми корпусами и центральным игровым корпусом. Там же жил и персонал приюта. Большая территория, облагороженная. Был собственный лес и, кажется, то ли озеро, то ли пруд. Водоём, одним словом.
*Понимающе кивнув, доктор делает какую-то запись*

- Детей там было около сотни — примерно равное количество мальчиков и девочек. Персонал с виду приятный, вежливый — но так было только тогда, когда к нам приезжали потенциальные родители, полицейские или проверяющие. Во всё остальное время, эти люди вели себя крайне неприлично. Да и методы, которыми нас воспитывали, наверное, полностью нарушали права человека. Я помню, было заведено, что все мальчики и все девочки делились на группы — человек по пять, — и каждой группе положено было быть со своим воспитателем. Слушаться нужно было всех, но вот один был самым для них главным. И так случилось, что я попал в группу к какому-то извращенцу. Конечно, там весь персонал был какой-то не вполне адекватный, но вот этот парень был особенно чудаковатым… — Ло почесал правый висок: — Мне не повезло: он был негром и сторонником чёрного расизма, а я, как вы видите, полная противоположность негру.
- Ты помнишь, как звали твоего смотрителя?
- Макс Расселфилд, — тут же ответил подопытный.
*Доктор сделал какую-то запись*
- А ты можешь вспомнить, как именно издевался над тобой этот Макс Расселфилд?
- Разумеется.
*Подопытный стягивает с себя верхнюю часть гидрокостюма и встаёт спиной к камере — в кадр попадают его лопатки и часть грудного отдела позвоночника, покрытые едва заметными серыми круглыми точками*
- Эти пятна — следы от потушенных сигарет. Он делал это ещё на моих ногах и изредка на ягодицах.
*Подопытный поворачивается животом к камере — отчётливо видны серые полосы разной длины и ширины*
- Ему нравилось доставлять мне боль. Это вот следы от ножа. Он любил частенько оскорблять меня при всех, часто заставлял спать стоя и стоять на коленях посреди комнаты, когда всем другим детям разрешено было играть или есть. Он часто морил меня голодом, не позволяя, порой, сутками притрагиваться к еде. Ещё пару раз он пытался изнасиловать меня — это было незадолго до того, как меня усыновили, — но тогда-то я отгонял его от себя при помощи Силы. Не мог позволить, чтобы этот кошмар повторился.
*Подопытный одевается и садится на стул. Доктор делает запись*
- То есть, ты испускал свет?
- Нет. Когда он попробовал в первый раз, я бил его током по пальцам и ладоням при любом прикосновении — не сильно, чтобы не убить его, но больно, дабы отогнать. Второй раз, я вцепился ему в руку зубами. На тот момент мои клыки уже достаточно сильно выпирали, и мне удалось прокусить его предплечье до крови. Он ударил меня по лицу, и я при помощи Силы оттолкнул его в противоположную стену. Потом он назвал меня Дьяволом и убежал.
*Доктор делает запись*
- То есть, как это — оттолкнул?
- Ну… я выставил вперёд руки, и его отбросило на несколько метров. Как вы это называете?.. Ах, да. Телекинез. Хотите посмотреть, как это работает?
- Не сейчас, Ло. Я думаю, нам следует закончить с нашими делами, а после я отведу тебя на полигон, и ты покажешь мне свою Силу. Договорились?
*Подопытный кивает*
- Хорошо. Теперь расскажи мне, что за дети жили вместе с тобой? Влияли ли они на тебя каким-то образом? Были ли у тебя друзья или враги?
*Подопытный закрыл глаза, улыбнулся и вновь открыл их*
- Друзей у меня не было никогда, Лью. Разве что Вы… но какой Вы мне друг? Что же касается детского дома и его постояльцев — там было много странных детей. Они старались не общаться со мной лишний раз, предпочитали обходить стороной. А я ни к кому в друзья не напрашивался, ибо в общении нуждался также, как нуждается в велосипеде рыба. Я ходил в гордом одиночестве, редко играл и в целом был очень тихим, спокойным и молчаливым ребёнком. Исключение составляли те моменты, когда другие дети пытались унизить меня. Это происходило не очень редко — примерно раз в неделю, а может и реже. Потом они перестали. Они проверяли мои границы, словно хищные звери в клетке. Меня это немного забавляло и развлекало, а их наполняло жизненным опытом.
- Скажи мне, Ло: были ли моменты, когда тебе было обидно или страшно?
- О страхе я никогда не помнил. Я понял ещё со своими родными родителями, что страх мне ни в коем случае не поможет, и тут же перестал его испытывать, как если бы отключил ненужную функцию на компьютере. Что касается обиды… она была, но, когда я осознал, что это чувство мне только жить мешает, вся обида будто испарилась в миг. Я понял, что обидой горю не поможешь, да и горя как такового не было никогда в моей жизни. Я понял, что всё, что происходило со мной когда-либо, происходило для того, чтобы я приобрёл необходимый для меня опыт. А значит, не было смысла печалиться или обижаться — тем более, что обижаться было не на кого. Кроме себя, разве что. «Но неужели не найдётся в мире людей, которые захотят обидеться на меня за что-либо», подумал я и больше никогда не винил себя за свои действия. «Всё, что ни делается, всё к лучшему».
*Доктор вновь кладёт карандаш и откладывает блокнот*
- Знаешь ли ты, Ло, как хорошо ты развит? Знаешь ли ты, какие серьёзные вопросы решает твой сверхчеловеческий мозг? Подумать только, тебе всего лишь шестнадцать лет, но ты осознаёшь то, что не под силу осознать иногда и взрослому человеку!
- Не понимаю, с чего вы решили, что взрослые априори круче детей и подростков, — молодой человек пожал плечами: — Если бы это действительно было так, не было бы ни войн, ни государств, ни убийств, ни разводов, ни абортов, ни ссор, ни жестокости… Был бы один сплошной мир на планете. Потому что все те чувства, коими руководствуются глупые взрослые, мешают жить. И, когда дети начинают говорить им, как выглядят те или иные поступки взрослых со стороны, что делают «умудрённые-жизнью-работяги»? Правильно: забивают на детское мнение, считая, что те просто ничего не понимают. Миром правят сорокалетний биомусор в галстуках, и потому детей и подростков и не слушают. Почти никогда. Допуская при этом настолько глупые ошибки, что нам становится страшно — вдруг и мы, вырастая, становимся постепенно такими же твердолобыми придурками? И с чего вы взяли, что взрослые должны быть более продвинуты в вопросах душевного равновесия лучше, чем дети, я так же не понимаю. Они же заняты своими бумажками в офисах — когда им думать о душе?
*Подопытный усмехается. Доктор делает запись*
- Ты рассуждаешь верно, но…
- Давайте только не будем друг друга переубеждать, профессор, — перебивает его молодой человек: — Я не собираюсь разводить тут полемику касательно данного вопроса. Считаю тему закрытой, ибо останусь при своём мнении, равно как и вы при своём. Договорились?
*Доктор с тихим вздохом чешет лоб кончиком карандаша*
- Если бы все были такими же продвинутыми… впрочем, напомните, что мы обсуждали?
- Было ли мне обидно или страшно во время пребывания в детском доме, — без запинок протараторил молодой человек.
- Хорошо. Продолжим. Ты сказал, у тебя были враги.
- Я такого не говорил.
- Ты сказал, что твои границы проверялись другими детьми с некоторой регулярностью. Так?
*Подопытный кивает*
- Расскажи мне о них. Что это были за дети?
- Обыкновенные особи мужского пола, лет по десять-двенадцать. Ни интеллектом, ни какими-либо другими способностями не отличались. Правда… был там один мальчик. Джонатан Фьюел (англ. Fuel — топливо). Гордо звал себя «Заправщиком». Был намного сильнее и крупнее других детей. Кажется, был немного полноват. В отличие от всех остальных ребят, кто только единожды проверял меня на прочность, этот Джонатан делал выпады в мой адрес несколько раз. Если быть точнее, четыре: дважды на психологическом и дважды на физическом уровне. Впервые пристал ко мне в столовой — выпихнул меня из очереди. Я, как достаточно тихий и вежливый мальчик, взял его за плечо и молча отодвинул назад так, что мог легко поместиться в образовавшейся в очереди бреши. Сказать, что мальчик, головы на полторы выше и раза в два крупнее меня, офигел — ничего не сказать. Его глаза действительно едва не выкатились из орбит. Я не смотрел ему в лицо, но чувствовал, что он пребывает в крайней степени смятения — не то от моей силы, не то от моей наглости. В итоге, решил ничего не сказать. Второй раз — уже психологически — начал искать мою слабую точку в один превосходный денёк, на игровой площадке. Я тогда, как обычно, сидел поодаль ото всех остальных, читал в тени дерева, на лавочке. Одна из местных задир — Келли МакДоккон — вместе со своими приспешницами играла на территории мальчиков, как вдруг ей приспичило допытаться до меня. Она начала кричать мне что-то непонятное, но я понял, что она звала меня и оскорбляла. Неприятная была особа. Я ответил, что никуда не пойду, ибо «не по-королевски это — приближаться к такой матершиннице, как она», сказал, что «боюсь запачкаться о её грязные слова» и добавил, что «ей следовало бы пополнить свой словарный запас нормальными человеческими словами и эволюционировать из глупой обезьяны, наконец, в человека». Девочка обиделась и больше мне ничего не говорила, а вот Джонатана наша перепалка, по-видимому, раззадорила — он ошибочно полагал, что Келли меня как-то задела. Он начал говорить что-то о моих родителях, мол, «они были голубыми — оттого у меня и кровь голубая», что своей воспитанностью я прикрываю сей постыдный факт, и что «все короли были гомосексуалистами». Ничего оскорбительного или серьёзного. На что я ответил, что ему не мешало бы взять учебник по истории — если он, конечно, умеет читать, — и ознакомиться с его содержанием. Я добавил, что к его тупому выражению лица идеально подходит необразованность и глупость, а также отметил, что он похож на недоэволюционировавшего орангутана ещё больше, чем Келли, ибо она хотя бы имеет представление о том, что говорит, но не знает слов, чтобы выразить свои мысли… — молодой человек мечтательно прикрыл глаза: — Вот тогда-то я спокойно уселся на лавочке, открыл заложенную пальцем страницу и больше не отвлекался ни на что до самого обеда.
- А ты за словом в карман не лез, — отметил доктор.
- Да. Не видел нужды. Моя начитанность — читал я хорошо, а при приюте была громадная библиотека — позволяла мне оскорблять кого угодно, с кем угодно вступать в дискуссию и как угодно излагать мысли. Все меня понимали. Отчасти поэтому я и понравился своим приёмным родителям.
- А что касательно других детей? Они как-то проверяли тебя?
- Да, но это обычно происходило по мелочи. То толкнут случайно, то крикнут что-нибудь из-за поворота, а потом быстро убегут… я помню, как один мальчик намазал мне какой-то гадостью постель. Я никак не отреагировал на это, просто постирал бельё и уснул. А поздно ночью, когда уснули все остальные, я вынес этого мальчика на улицу, завернув в одеяло, будто труп, уложил на небольшой плот (его наши мальчики в тайне от меня строили, чтобы провернуть со мной подобную шутку) и «пришвартовал» этот самый плот посреди озера. Озерцо-то было неглубоким, мальчик спокойно мог вброд перейти на берег. Но сколько визгу было, когда он очнулся…
*Подопытный хихикнул в рукав*
- Вы не представляете…
- Ты был достаточно жесток.
*Доктор сделал пометку*
- Достаточно разве что для того, чтобы меня не трогали. Я не люблю слишком большое количество внимания к своей персоне. Что же касается мальчиков, строивших планы касательно моего пробуждения посреди водоёма — больше они этот план не строили. Видимо, просекли, что я всё о них знаю. А тот мальчик… он больше тоже ко мне не приставал. Знал, что я знаю, кто испоганил мне постель.
- А Фьюел? Ты рассказал только про два случая…
- Ах, да. Джонатан… — молодой человек открыл правый глаз — левый ещё был прикрыт: — В следующий раз — тоже с психологической точки — он наехал на меня через месяц после истории с плотом и мальчиком, через неделю после нашей с ним перепалки на лавочке. Я неудачно зашвырнул мяч, и тот угодил прямо в крону нашего дуба. Надо вам сказать, дерево было громадное, и найти в нём мяч было крайне непросто. Джонатан стал смеяться и дразнить меня за мою неуклюжесть, на что я ответил: «Если ты намного ловчее меня, достань мяч сам». Он воспринял это, как игру на «слабо» и, разумеется, отказался — лезть на это дерево было категорически запрещено законами приюта, да и опасно это было для такого мальчика, как он. И тогда я в ответ стал высмеивать его страх. Не хочу вспоминать, что именно я говорил, но привело это к тому, что его друзья стали смеяться над ним, и он, заплакав, убежал. А я ночью залез на это дерево, пока все спали, нашёл мяч и вместе с ним лёг спать. Таким образом, показав, что, в отличие от Фьюела, не испугался и залез. В последний раз, Джонатан «наехал» на меня через несколько дней — видимо, вынашивал план мести за то, что я унизил его перед друзьями. А потом устроил мне «тёмную». Напал, когда я вечером выходил из ванной. Тогда мы с ним здорово подрались — вернее, я его подрал. За что мне крупно влетело от мистера Расселфилда и директора приюта. Но факт оставался фактом: когда через неделю Джонатана выписали из лазарета, он старался обходить меня стороной. Видимо, боялся меня. Разумеется, ведь я бил его хвостом…
*Подопытный кивнул себе за спину и усмехнулся. Трубка дёрнулась на самом кончике, поднялась в воздух и концом легла на плечо подопытного*
- А ещё через месяц, приехала одна супружеская пара и забрала меня. Они расспрашивали про шрамы, конечно, но я отвечал, что это делали мои прежние родители.
- Скажи, Ло: сколько времени ты провёл в приюте?
*Подопытный прикрыл оба глаза*
- Около шести месяцев. Мне повезло: меня почти сразу забрали.
- Понимаю…
*Доктор сделал пометку в блокноте*
- Расскажи мне о своих приёмных родителях, Ло. Какие они?
*Глаза подопытного широко раскрылись. Он улыбнулся и сцепил пальцы на животе*
- О!.. это замечательные люди. Они понравились мне больше всех остальных, кто приезжал в наш приют.
- Чем они понравились тебе?
- Ну… во-первых, они приехали на хорошей машине. Это важно: обычно люди приезжали к нам на подержанных универсалах или минивенах, а тут вдруг — раз! — и купе. Honda CIVIC LX, серебряного цвета. Во-вторых, они приехали в смотровой день. Это важно, потому что многое говорит о людях: про их организованность, про их отношение к другим людям…
- Можешь вспомнить тот день?
*Подопытный прикрыл глаза*
- Разумеется. Я помню, что это было 23 июля. Смотровой день в нашем приюте начинался в десять-ноль-ноль. Хонда подъехала к воротам в девять-пятьдесят-восемь, и две минуты из неё никто не выходил. Ровно в десять двери открылись, и из машины вышло трое: мужчина, женщина и подросток, мальчик лет пятнадцати. Они вошли на территорию и пошли в сторону входа. Мальчик постоянно оглядывался по сторонам — с моей лавочки было прекрасно видно абсолютно всё, — а потом кивнул в мою сторону и потянулся к отцу. Я не стал вслушиваться, потому что мог прочитать по губам: «Смотри, какой странный». Они все посмотрели на меня, но не подошли, и я решил, что в этот раз мне ничего не светит. Сходил в нашу комнату, взял книгу и вернулся на ту же лавочку — на путь ушло около пятнадцати минут. Эти люди сразу подошли к директору и попросили его лично провести экскурсию по приюту. К моему удивлению, он согласился…
- Подожди: ты сказал, что сидел на лавочке, когда они приехали. Я знаю, в каком приюте ты воспитывался, часто бывал там, когда был чуть моложе: как ты мог слышать, что директор согласился?
- Вы же знаете, у меня сверхчувствительный слух. Я могу разобрать шумы в сердце женщины-медсестры, которая сейчас сидит в конце коридора на своём посту, если, конечно, захочу… кхем, можно вопрос?
- Разумеется.
*Подопытный открыл глаза, подался чуть вперёд и наклонил голову на бок*
- Сколько вы в последний раз посещали их могилу?
*Наступает долгая пауза*
- К чему этот вопрос, Ло? Чью могилу я…
- Вы сказали, что часто были в этом приюте, — перебил доктора Ло: — Когда были немного моложе. Явно не для того, чтобы проводить там эксперименты над детьми, это уж точно — к тому же, когда вы были моложе, у вас ещё не было никаких на это прав. Вы хотели взять оттуда ребёнка, причём, именно девочку. На Вашем безымянном пальце кольцо — но я никогда не видел и ни разу не слышал ничего о Вашей жене, из чего следует сделать вывод, что она умерла.
- П-почему сразу умерла, она…
- Потому, профессор, что кольцо вы никогда не снимаете — даже когда моете руки, — из этого следует сделать вывод, что вы очень любите её. Если судить по гравировке на внутренней стороне кольца — а она сделана примерно лет пять назад, судя по цвету и глубине резьбы, — жена Вас любила не меньше. Из этого следует отказаться от версии развода. Рассмотрев все факты — отсутствие каких-либо признаков женского внимания в Вашем облике и сильную взаимную с женщиной любовь — делаю вывод: она умерла. Если учитывать, что жена Ваша о болезни знала, при этом была верной супругой, могу предположить, что это онкология. Другая болезнь, способная в короткие сроки «съесть» человека — не считая СПИД, но мы его отклонили в виду верности женщины, — мне неизвестна.
*Возникает пауза*
- Почему ты сказал «ИХ могилу»?
- У Вас была дочь. Она тоже умерла.
- Откуда ты знаешь?
*Голос доктора дрожит*
- Когда мы только встретились с Вами — в фойе Вашего Исследовательского центра, где я головой охранника случайно разбил дверь — Вы отвели меня к себе, в свой кабинет. На Вашем столе стояла фотография — Вы и маленькая девочка, приблизительно пяти лет. Я решил, что это Ваша дочь.
- Откуда ты знаешь, что она умерла?
*В кадре возникает рука профессора, сжимающая в кулаке заметно изогнувшийся карандаш. Его голос дрожит*
- Вы иногда сутками не покидаете больницы, профессор. К тому же, Вы здесь, в этом бункере, и практически всё время проводите со мной рядом. Вашей дочери, судя по возрасту фотографии, сейчас должно быть не больше десяти лет — не думаю, что Вы, так сильно при этом любя девочку, оставили бы её одну дома на такой большой промежуток времени. Даже если и учесть, что она сидит с соседкой — рано или поздно, соседям может надоесть чужой ребёнок, и тогда её некуда будет девать — Вас-то отсюда никто просто так не выпустит. Делаю вывод: либо девочка живёт с дальними родственниками — во что верится слабо, при живом-то отце, — либо она, равно как и жена, умерла. Что же касается могилы… Вы похоронили их вместе, так как не захотели разлучать, из чего я делаю вывод, что умерли они приблизительно в одно и то же время. Вопрос: как так? Можно выдвинуть предположение касательно того, что девочка погибла раньше матери, а женщина на тот момент уже была больна, и вы изначально планировали похоронить их рядом. Ну, или… не знаю. Я вижу только этот вариант. Все другие кажутся мне слишком неправдоподобными или глупыми.
*Возникает долгая пауза. В кадре кулак профессора и фигура подопытного. Карандаш в кулаке доктора ломается пополам, и он роняет щепки на пол. Затем рука исчезает из кадра. Слышатся всхлипы. Подопытный садится на самый край стула и утешительно гладит доктора по голове*
- Не плачьте, Лью. Своими слезами Вы омрачаете память о них.
*Всхлипы становятся тише*
- Я понимаю. Я знаю, что такое смерть, профессор, — ласково, убаюкивающим голосом сказал Ло: — Я чувствую Вашу боль. И могу забрать её. Если Вам будет проще.
*Доктор резко распрямляется*
- С чего вдруг ты вообще заговорил о них? — в голосе профессора слышится ярость: — Откуда ты знаешь всё это?!
- Я прикасался к Вам, профессор. И не один раз. Вся информация о Вас записана в моей памяти — а память у меня бесконечная, как Вам известно. В любом случае, я не хотел причинить Вам боль. Но я чувствую и вижу, что Вам тревожит мысль о кладбище, с каждым часом всё больше и больше. Возможно, сегодня тот самый день? Если да, то… возможно, Вам следует съездить к ним?
- Пауза в записи-номер-два. Время: двенадцать-ноль-ноль.
*Конец записи*

Льюис Морган выключил камеру и сокрушённо обрушился всем своим телом на стул. Закрыл лицо руками, тяжело вздохнул и некоторое время оставался недвижимым. Потом поднял взгляд на Ло.
- Тот самый день завтра. Тринадцатого апреля умерла Синди.
- Это Ваша дочь?
Профессор кивнул.
- Сегодня должен был быть её девятый день рождения. Завтра — небольшая годовщина со дня её смерти.
- Сколько времени прошло?
- Пять лет.
Ло опустил взгляд в пол и тихо вздохнул.
- Сколько ей исполняется сегодня?
- Сегодня ей девять.
Профессор закашлял. Потом откинулся на спинку стула, вытащил из кармана халата пачку красного «честерфилда» и зажигалку.
- Ты не против, если я…?
- Не против, профессор. И мне одну дайте.
Льюис протянул открытую пачку пареньку, и тот ловко вытащил сигарету. Сунув её в рот, он щёлкнул пальцами левой руки, и на указательном возникло маленькое жёлтое пламя. Прикурив, Ло тряхнул рукой, и огонь исчез. Почти тут же вся комната наполнилась терпким запахом табака.
- Я считаю, что Вам нужно взять отгул — два дня, сегодня и завтра, — парень мотнул хвостом и провёл кончиком по своей щеке: — Возьмите водителя, езжайте на кладбище и поздравьте девочку с праздником. Это её день, профессор. Вы не имеете права не приехать.
- Меня отсюда никто не отпустит, — покачал головой мужчина. — Никому дела нет до того, кто у меня там умер.
Подопытный махнул с зажатой между большим и указательным пальцами сигаретой рукой и усмехнулся:
- Поверьте: это можно устроить. И, если Вы хотите, я Вам помогу.
Доктор едва не подавился дымом.
- То есть, как это: поможешь?
- А вот так… для меня ничего невозможного нет. Да и вообще ничего невозможного нет: стоит только захотеть, и оп-ля!
Он с силой ударил по бетонному полу хвостом. Раздался громкий звук — шлепок вперемешку с металлическим лязгом.
- Серьёзно, — он сделал глубокую затяжку и выдохнул дым носом: — Вам стоит только сказать мне, что это очень важно для Вас, и мы всё устроим… впрочем, я и по глазам Вашим вижу, что это очень важно… Вы мне не верите?
Профессор улыбнулся:
- Не всё возможно в этом мире, Ло.
Парень отрицательно покачал головой:
- Не нужно врать самому себе, профессор. Вы же знаете, что я МОГУ сделать это.
Повисла долгая пауза. Оба они молча курили и смотрели друг на друга испытывающими взглядами. Наконец, профессор не выдержал.
- И как ты сделаешь это?
- Значит, договорились? — лукаво ответил вопросом на вопрос парень.
- Да. Так как ты сможешь добиться того, чтобы меня выпустили?
- Легко… — хитро прищурился хвостатый. — Предлагаю сейчас доснять эту пресловутую запись и уже преступить к реализации моего свеженького плана. Момент, где я спрашиваю про могилу, можно потом будет вырезать — начнём с того же, с чего прервались.
Доктор послушно кивнул. В его голове на секунду возникла мысль, что он подозрительно легко стал соглашаться со всем, что говорит ему этот парень, но Ло улыбнулся и сделал успокаивающий жест рукой:
- Не волнуйтесь, профессор: Вас никто не гипнотизировал. Просто Ваш мозг, в отличие от Вашей придурковатой привычки, лучше знает, что я прав. Мои предложения разумны и очень убедительны. Трудно не согласиться… Предлагаю сначала докурить.
И он снова затянулся.
Льюис Морган выкурил свою сигарету позже Ло — ибо подопытный дымил, как паровоз, — затушил её об пол — парень предпочёл сделать это об свою пясть — и включил камеру.

Начало записи.
*Фигура подопытного. На заднем плане клубы дыма*
- Продолжение записи-номер-два. Время: двенадцать-ноль-восемь. Итак, Ло, напомни, на чём мы остановились.
- Я сказал, что сидел на лавочке, когда приехали мои родители. Директор согласился провести им экскурсию по нашему приюту лично. Когда я вернулся через пятнадцать минут, их уже не было видно, но машина у ворот стояла. Я видел, как в эти ворота входили и другие люди, но все они вызвали у меня какое-то чувство отвращения. Слишком много о себе думали. Мари — моя приёмная мать — подошла ко мне, когда я читал. Я настолько увлёкся книгой, что не заметил, как она тихонько села рядом. Мари была знатоком литературы, и потому узнала «Преступление и наказание» Достоевского. У нас с ней состоялся диалог, во время которого к нам присоединился Джордж и Робин (их родной сын). Спустя час они пошли оформлять на меня документы. Так я и стал частью их семьи.
- Скажи: какие отношения у тебя были с новыми родителями и старшим братом?
- Доверительные. Робин по-началу не очень-то стремился общаться со мной: считал меня глупым, избегал, а в школе просто не подходил и делал вид, что не знает. Но зато потом начал уважать и даже стремился проводить со мной больше времени, чем с друзьями.
- Почему он вдруг поменял своё мнение?
- Была одна история… Робин постоянно цапался с одним парнем, Ником Орсо. Однажды я заступился за Роба и, когда Орсо стал высмеивать мой возраст и «недостойность» вести диалог с более старшими, я ответил, что имею полное право разговаривать с ним, так как уровень его IQ намного ниже, чем у пятилетнего ребёнка. Я сказал, что только глупый, необразованный человек в спорах и конфликтах указывает оппоненту на его возраст или социальный статус, а потом стал говорить то, о чём не хочу вспоминать: я перечислял все его недостатки, все ошибки и оплошности, что он допускал в своей жизни, все издевательства, что терпел от родителей дома… словом, всё то, что не было известно широкой общественности. К тому времени к месту нашей стычки стеклось много народу, и все они слышали то, что я рассказывал, и видели, как вытягивается и бледнеет лицо того парня… под конец, я заявил, что такой «тотальный разбор биографии» будет с каждым, кто посмеет обидеть моего старшего брата, и Орсо в слезах убежал. Я вытащил из его головы все его потаённые страхи и обиды. Странно было бы, если бы он не заплакал.
- Ты бываешь жестоким?
- Приходится иногда. Чтобы защитить себя и дорогих мне людей.
*Доктор сделал какую-то запись*
- Хорошо… а родители как вели себя с тобой?
- Сначала никак не могли привыкнуть к моей проницательности, к моей Силе и к моим особенностям. А потом привыкли. Но любили они меня всегда, это я точно знаю. Я был для них, как родной, но не становился им дороже и ближе Робина. Доставалось нам с ним одинаково.
- За что?
- За разные проделки и шутки. Мы любили накосячить вместе…
- Что же… мне кажется, нужно закончить этот сеанс. Итак… конец записи-номер-два. Дата: двенадцатое апреля, год одна тысяча девятьсот девяносто восьмой. Время: половина первого, день.
*Конец записи*

Запись с камеры видеонаблюдения 1.
Оба человека — подопытный и доктор — встают со своих мест и выходят из комнаты. Дверь закрывается.
Конец записи.