Стеклянные глаза не плачут. Глава 5

Flashback.

Воспоминания тускнеют, время оставляет на них выгоревшие блёклые пятна, обращая всё, что нас окружает в пыль — незаметную в жизненной суете. Воспоминания пылятся. Они скрипят на зубах пылинками и обрывками ненужных слов. Слов, чей смысл уже потерян и неизвестен, но почему-то отложившихся на задворках памяти.

В голове картина выглядит не лучше древнего, ветхого фолианта, исписанного причудливыми буквами. Всё тускло, бледно-впрочем, как и полагается произошедшему когда-то. Картина сплошь из деталей, с зияющими пустотами, предназначенными для самого главного.

Смятые простыни, изрисованная крышечка деревянной шкатулки, в клетке курлычут парочка голубей, волосы, собранные голубой лентой. Очертания комнаты вырисовываются по очереди, почему-то начиная с завешенного окна. Далее память рисует стены, ненужную тумбочку с засохшими цветами в пузатенькой вазе. Даже проклятую ажурную салфетку…

Широкая кровать, на которой она кажется совсем ребёнком: бледным, тихим и так умиротворённо-спокойным. Почти бесцветные губы силятся сложиться в полуулыбку. Тонкие изящные запястья, обрамлённые кружевными манжетами рукавов, свободно покоятся поверх одеяла. Руки такие ровные, тонкие и неестественно длинные — совсем крохотные в его ладонях.

Одеяла едва не доходят шеи. Лишь мерные вздымания грудной клетки выдают то, что она дышит. Серые глаза смотрят куда-то сквозь него. Такие холодные, влажные, словно их заволокло туманом. Глаза без искры жизни.

- Здесь повсюду твои куклы, — истомлено, тихо произносит она, легонько поворачивая голову — окидывая взглядом комнату. — Я, наверное, сейчас похожа на одну из них? — губы едва заметно улыбаются.
- Нет, нет, конечно, не похожа! — всё, что он может — заменить повязку на её лице.
Как эти слова могут её успокоить, если он сам сомневается?
- Перестань так переживать, мне уже лучше, — голос старается звучать ободряюще, тонкая ручка тянется к его лицу.
Легонько прижимая к щеке её холодные пальцы, он всё не может перестать размышлять над тем, почему выбор невидимой руки пал на неё. Сначала мать, теперь она… Сколько ещё это будет его преследовать? Сколько ещё дорогих ему женщин уйдут, к сожалению, навсегда?
Наверное, она по лицу прочла его невесёлые мысли. Девушка постаралась улыбнуться как можно радостнее.
- А кто приходил только что? — переводя тему, произнесла она.
- Это из монастыря. Сестра Аннет передала тебе свежего молока и уверяла, что весь монастырь молиться за твоё выздоровление, — её руки показались немного теплее, словно согрелись от его слов.
- Я бы не отказалась от стаканчика молока, — теперь и её щёки кажутся румянее, и блеск в глазах здоровее.

Он вскочил с обещанием сделать всё, что она пожелает и скрылся за дверью. Тихо, только два голубя копошатся в клетке, тычась клювиками в прутья. Темно. Слишком темно… Там за завешенным занавеской окном свет. Может, солнечный. Может, лунный. Звёздный свет… Но это там, а здесь — мрак.
Руки ноют, ноги чешутся — вот бы взглянуть, хоть одним глазком выглянуть. Он не узнает, а она уже может не успеть, если не посмотрит сейчас. Просто она уже видит.

- Мама? — шёпот застывает на губах.
На другом краешке кровати сидит её мать. Одетая точно так же как в тот день: простое платье, воротник, которого забрызган пятнами тёмной, высохшей крови. Синие губы обведены тонкой чёрной линией, глаза выцвели, и ресницы уже почти осыпались. Матушка вяло взмахнула рукой: «Ещё рано…»

Плечи дрогнули, босые пятки выскользнули из-под одеял, касаясь шершавого пола. Волна холода окатила девушку. Опираясь рукой о стену, она шагает, чувствуя спиной, ободряющий взгляд матери. Мама не спешит, а девушка может не успеть. Рядом скрипит лестница, в комнату входит улыбающийся Равиль, держащий стакан тёплого молока.

В голове звенит. В голове эхом отбивается звон от разбитого стакана. Матушка поднимается. Рука почти коснулась занавески, но ослабев, безвольно повисла в воздухе. Как и её тело, медленно сползающее вниз по стене.
Он здесь, он рядом — держит её на своих руках.

- Зачем же ты… сейчас-сейчас… Милая, скажи мне что-нибудь? Как ты себя чувствуешь, — он обеспокоен, несёт её обратно, сводя все усилия на преодоление этого пути к нулю.
Матушка стоит за его спиной, грустно качая головой. Голуби так громко хлопают крыльями, и я её собственное дыхание такое громкое, но занавеска дрогнула. За ней был свет…
- Боже мой, у тебя жар! Я должен привести доктора! — он вскакивает с места.
Она машет головой, зажмурившись.
- Не надо… Стой. Открой мне окно…
А матушка уже садится рядом, поглаживая её ноги. Матушка плачет.
- Пожалуйста, открой мне окно… Я хочу увидеть небо… Равиль, я хочу увидеть небо.

Равиль, наверное, не услышал — он спешил к доктору. Он зря беспокоил его посреди ночи. Зря пробежал несколько кварталов и чуть ли не силой тащил этого человека к своему дому.
Мать легко касается её руки, от чего девушка вздрагивает, начиная биться мелкой дрожью. Она всё понимает, и знает, что наступило «уже». Она закусывает губу, тихо принимая холодный поцелуй матери. После её прикосновения, лоб начинает остывать, тело успокаивается. Она чувствует, как по нему разливается приятный холод. Пускай…

Матушка держала её за руку, стоя перед открытым окном. Небо было ясным, усеянным звёздами. Оборачиваться назад не хотелось.
Там в комнате над её телом безвольно склонился Равиль…