Я сохраню тебе жизнь

Холодный ветер сдул с тополей грязно-золотую листву. И в городе наступил серый ноябрь. Скоро зима. Скоро я опять впаду в зимнюю спячку. Но пока я еще не превратилась в невесомую серую мумию, покрытую паутиной и пылью, мне нужна еда.
Такие промозглые дни совсем не годятся для охоты. Но вдруг повезёт? Неважно, кто это будет, мальчик или девочка — мне сгодится любой ребёнок. И подняв воротник парки, пряча глаза под козырьком кепки, я опять выхожу на улицы моего города.
Вот одинокая девчушка. Она, улыбаясь своим мыслям, идёт навстречу мне по аллейке, глядя себе под ноги, и пинает носочком фиолетового сапожка упавшую листву. Я оглядываюсь — не следит ли кто за мной. И заговариваю с ней. За многие годы я научился чувствовать и понимать детей.
Несколько незначащих фраз. Лёгкая шуточка. Вопрос про школу, учёбу. И вот она уже сама непринуждённо болтает со мной. Улыбчивая. Милая. Живая. Какие же они доверчивые — эти дети!
Как бы невзначай, кладу ладонь ей на плечико. Поглаживаю. Потом присаживаюсь на корточки, и внимательно, пристально, смотрю ей в глаза. Она осекается на полуслове. Замолкает. Зрачки её расширяются, расширяются, и глаза её становятся бездонно-черными. И я осторожно погружаюсь в эту чёрную бездну. Там то, что мне нужно.

Проходит вечность.
Вечность.
А может быть, всего несколько секунд.
Я — снова я.
И я снова в этом мире.
Сижу на корточках перед молчаливой девочкой и разглядываю её внезапно посеревшее личико. Она стоит как истукан. Её лицо неподвижно. Рот полуоткрыт. С губ стекает полоска слюны. Она не видит меня, пока что…
Встаю и неторопливо ухожу прочь. Дело сделано.
Она придёт в себя минут через пять. И понуро побредёт домой. А на мамины расспросы, отчего она такая грустная и молчаливая сегодня, ничего не ответит. Лишь вздохнёт тяжко, усядется у окна и будет бессмысленно глядеть на проезжающие внизу машины. Меня она даже не помнит.
Такой она и останется. Навсегда. Грустной, одинокой, неспособной радоваться и любить. В её душе поселится вечный холодный ноябрь. А мысли её будут сухими и ломкими — как опавшие листья. Что же её ждёт в будущем? Не знаю. Мне, в сущности, всё равно. Она всего лишь еда. Как и многие, многие до неё. Надо же! Я даже не помню, когда же я разучился жалеть детей…
Неторопливо бреду домой. Моё лето закончилось на этом милом созданьице. Я сейчас поднимусь к себе на последний этаж. Позвоню в дверь к соседу и скажу ему, что уезжаю надолго. Перекрою вентили и отключу электричество — тепло и вода мне еще долго не понадобятся.
Потом я задёрну шторы, полностью разденусь и, усевшись посреди комнаты, закрою глаза… и внезапно пустота внутри меня взорвётся калейдоскопом ярких видений, наполнится радостным смехом, весельем. Ах, эти детские сны! Мне хватит их до весны.
В марте, а может, в апреле, когда комната моя прогреется от весеннего солнца, моё счастье окончится. Я очнусь. Как огромный, уродливый паук, доползу до ванной. Включу воду и буду долго — долго отмокать, впитывая всем своим иссохшим телом живительную влагу. Затем, исхудавший, страшный, я начну тайком выбираться на улицу. Сперва по ночам. Жизни одного случайного прохожего мне достаточно, чтобы прийти в себя. И вот я снова готов к охоте.
Серая, неприметная, я опять пойду по улицам моего города, мельком оглядывая встречных детей. Иди ко мне. Не бойся тёти. Посмотри мне в глаза. Мы с тобой немножко поговорим — и всё. Мне ведь нужно от тебя совсем немного — твоя радость, твой смех, твоё детство. Твоя душа. Не упрямься, отдай мне это. И тогда, обещаю, я сохраню тебе жизнь…